Особенно,... 
241 
Роберт Лебрун внимательно слушал.
— И что они делают, этот человек и его Институт?
— Они тщательно расследуют негласный заговор определенных американских промышленников и корпораций с целью скрытия определенных изобретений и изделий, нежелания показывать их обществу. У них уже имеются раскрытые доказательства того, что крупные отрасли промышленности — нефтяная, автомобильная, текстильная, сталеплавильная, если говорить только о некоторых — дают взятки, а иногда даже проявляют насилие, лишь бы скрыть от общественности дешевые таблетки, которые могут заменить бензин, практически неизнашиваемые шины, одежду, которая может служить чуть ли не всю жизнь, спички, которые будут зажигаться вечно. И это только начало. В следующем десятилетии они будут расследовать заговор против общества со стороны телефонных компаний, банков и страховых обществ, производителей вооружения, военных и некоторых других правительственных учреждений. Маклафлин считает, что обществу грозит опасность по причине неконтролируемого свободного предпринимательства. Еще он считает, что у общества, не только в демократических странах, но и в коммунистических тоже, имеются представительные правительства — но не имеется представительства в правительствах. И он готов вскрыть любой заговор против общества. И, как вы сами можете увидеть, я единственный деятель, занимающийся рекламой и связями с общественностью, которого просят помочь им.
Ренделл положил папку на столе перед Лебруном.
— Вот, мсье Лебрун, это единственная достойная рекомендация, которая у меня имеется, по вопросу поисков правды и выявления лжи. Прочтите это. А потом уже решайте, стоит мне доверять или нет.
Лебрун взял папку и раскрыл ее.
Ренделл направился к двери.
— Я оставлю вас одного минут на пятнадцать. Хочу спуститься в бар, чтобы выпить. А вы не желаете?
— Когда вы вернетесь, меня здесь может и не быть, — ответил ему француз.
— Рискну.
— Тогда “Виски Сур”, крепкий.
Ренделл вышел из номера.
На крыльях бравады, поддерживая себя внутренней молитвой, он спустился в бар на первом этаже.
Прошло почти двадцать минут, когда он вернулся в свой номер на пятом этаже. Когда он открыл дверь, сопровождаемый официантом, несущим на подносе шотландский виски и “Виски Сур”, в голову пришла мысль — придется ли все это выпить одному.
Но Роберт Лебрун все еще был здесь; он сидел за столом перед закрытой папкой.
Ренделл отпустил официанта и предложил коктейль своему пожилому гостю. Лебрун принял бокал.
— Я тут пораскинул мозгами, — странным, отстраненным голосом начал он. — Вы — мой последний шанс. Я расскажу вам, как я написал Евангелие от Иакова и Пергамент Петрония. История не слишком длинная, но до нее ничего подобного не было. И эту историю должны узнать. А вы, мистер Ренделл, должны стать ее апостолом, чтобы нести истину против лжи, лжи о новом пришествии Христа, и открыть эту истину всему миру.
* * *
СГОРБИВШИСЬ НА СВОЕМ СТУЛЕ, монотонным голосом обращаясь к Ренделлу, сидящему на краю кровати рядом, Роберт Лебрун пересказывал события собственной юности, произошедшие еще до того, как он был осужден на пребывание в каторжной колонии. Полчаса рассказывал он о своем несчастном детстве на Монпарнасе, о раннем открытии способности к созданию подделок, что привело его к жизни мелкого парижского преступника, о многочисленных арестах и наказаниях за эти мелкие преступления, о собственных усилиях обеспечить для себя средства и независимость, взявшись за подделку серьезного правительственного документа, о том, как в конце концов французская Сюрте раскрыла его, о том, как его признал виновным Исправительный Трибунал.
Хотя Ренделл кое-что об этом уже слышал, он слушал увлеченно, поскольку теперь источником этих сведений был сам Лебрун. Ренделл не мог позволить, чтобы его столь тяжко найденный собеседник, который теперь ему исповедуется, узнал, что не далее как двадцать четыре часа назад он сам слушал небольшую часть этой истории от домине де Фроома, который, в свою очередь, услыхал ее от Седрика Пламмера. Ренделл сделал вид, что слышит ее впервые, жадно ожидая того, чего ему еще не рассказывали, и что ему так хотелось знать.
— И вот потому, — рассказывал Роберт Лебрун, — что меня посадили четыре раза в тюрьму за меньшие преступления, я был автоматически признан неисправимым преступником, у которого нет права на помилование. Меня приговорили к пожизненному заключению в каторжной колонии во Французской Гвиане, в Южной Америке. Колония эта была известна по своему имени — Оle du Diable — Остров Дьявола; но вообще-то там было пять отдельных колоний. Три из них были на островах, причем Дьявольский остров был самым маленьким, не более тысячи метров в окружности, неполных двести ярдов в ширину. Этот остров был предназначен только для политических заключенных — вроде капитана Альфреда Дрейфуса, которого ошибочно обвинили в том, что он продавал военные секреты Германии, и никогда не случалось такого, чтобы там одновременно было более восьми заключенных одновременно. Два других острова, в девяти милях от побережья Гвианы, это были Ройяль и Сен-Жозеф. Две колонии находились на суше, в нескольких милях от города Кайенна: Сен-Лорен и Сен-Жан. Меня выслали на Сен-Жозеф.
241 
