ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Слепая страсть

Лёгкий, бездумный, без интриг, довольно предсказуемый. Стать не интересно. -5 >>>>>

Жажда золота

Очень понравился роман!!!! Никаких тупых героинь и самодовольных, напыщенных героев! Реально,... >>>>>

Невеста по завещанию

Бред сивой кобылы. Я поначалу не поняла, что за храмы, жрецы, странные пояснения про одежду, намеки на средневековье... >>>>>

Лик огня

Бредовый бред. С каждым разом серия всё тухлее. -5 >>>>>

Угрозы любви

Ггероиня настолько тупая, иногда даже складывается впечатление, что она просто умственно отсталая Особенно,... >>>>>




  86  

— Что, например? Деревья?

— О, деревья, да… вот это дерево…

Они как раз проходили мимо куста боярышника, который едва ли заслуживал называться деревом. Меж крепких блестящих шипов проглядывали маленькие острые ярко-зеленые почки.

— Красота этого мира, — сказал Джон Роберт, — К сожалению, я ее не воспринимаю. Хотя она могла бы стать полезным доводом против искусства. Искусство, несомненно, дьяволова работа, магия, сливающая воедино добро и зло, место силы, где они резвятся вдвоем. Платон был прав насчет искусства.

— Вы совсем никакого искусства не любите?

— Нет.

— Но ведь, несомненно, метафизика — тоже искусство.

— О да, это пугающая мысль. — Философ помолчал, словно потрясенный ужасной картиной, созданной этими словами, — Видите ли, подозрение, что ты не только не говоришь правду, но и в принципе не можешь ее сказать, — это… страшное проклятие. За такое вешают мельничный жернов на шею[74].

Отец Бернард не нашелся что ответить, а философ продолжал:

— Ваша концепция любви к непорочному — уловка, и я сомневаюсь, что идея любви к Христу, живущему в омерзительной свинье вроде вас или меня, вообще имеет какой-то смысл. Это сентиментальность. Приемчик иллюзиониста, вроде онтологического доказательства. Вы представляете себе совершенную любовь, исходящую из совершенного источника, в ответ на вашу несовершенную любовь, в ответ на вашу безумную жажду любви — а поскольку эта мысль вызывает у вас теплое чувство, она становится аксиомой.

— Я знаю, мой Спаситель жив[75].

— Mutatis mutandi! [76] Я полагаю, это и называется верой. Вы чувствуете устремляющееся к вам сияние. Но чтобы это стало реальностью, нужен тот самый Бог, в которого вы не верите. Вы пережевываете все ту же несовершенную жвачку. Вам нужен ответ. Настоящий ответ для вас невыносим, поэтому вы придумываете свой — все равно что письмо послать самому себе.

— Верно, — произнес отец Бернард, — Мы жаждем любви… это действительно глубоко сидит в нас. Вы тоже… тоже жаждете, чтобы вас любили — верно ведь?

Розанов, помолчав немного, ответил:

— Да, но это слабость — я такое говорю шепотом. Ну что ж. Вы любите своих прихожан, того прихожанина, которого сегодня утром навещали? Видите, вы их все же посещаете.

— Это была женщина… ну… не совсем, — Укоряющий образ мисс Данбери возник в мыслях отца Бернарда, и тот засмеялся, — Нет… но я рад, что она есть на свете.

— Вы смеетесь? Общаясь с ней, вы счастливы, довольны?

— Да, она забавная. Она добродетельна и нелепа.

— Значит, ваше добро — это счастье?

— Нет-нет-нет. Мое добро — это добро.

— Что проку в тавтологиях? Добро — это Чеширский кот.

— Но тогда… неужели выдумаете, что… нам… все дозволено?

— В смысле нравственности? Мы можем вести себя спокойно и разумно и при этом презирать себя. А есть еще идея долга, превосходное изобретение. Конечно, все это есть. Но в основном — мы видим, как мы мелочны… смешны… низки.

— Вот оно, ваше счастье.

Джон Роберт засмеялся.

— Нет никакой структуры, лежащей в основе мира. На самом дне — совсем неглубоко — сплошной мусор, хлам. Даже не грязь, а хлам.

— Разве это не стоицизм, не защита от всего, что может удивить? Nil admirari [77].

— Защита от всего, что может удивить, внушить отвращение, встревожить, напугать до безумия — от чего угодно, особенно от самих себя.

— Так значит, этика — ошибка?

— Явление.

— Я думаю, вы, скажем так, неискренни.

— Неискренен. Замечательно. Продолжайте.

— Вы кажетесь мне большим моралистом. Например, вы, кажется, приписываете абсолютную ценность истине.

— Моралист не обязательно морален. А что до истины — она как коричневый цвет: в спектр не входит.

— Что это значит?

— Она не является частью этики — этики в вашем понимании. Истина безлична. Как смерть. Это рок.

— Неумолимый?

— Ох уж мне эти метафоры!

— Но вы же не можете признавать только одну ценность.

— Почему же?

— Я хочу сказать, если вы признаете одну ценность, разве вы не наткнетесь на все остальные, спрятанные внутри нее? Ведь это же неизбежно?

— Что это еще за неизбежность? Что, все ценности должны высыпаться кучей, как подарки из мешка? Истина — sui generis [78]. А что до остальных ценностей — спектра не существует. Неудачная метафора. Я оговорился.


  86