30 
— Расписать церковь — и чтоб был изображен сам Господь Гнева.
— Вот оно как… И где же ваш Бог живет?
— Этот вопрос выше моего разумения, — сказал Тибор и отхлебнул кофе.
— Разве Он, будучи жителем Вечности, не вездесущ? Разве Он не присутствует в любом месте и в любое время? — спросил Абернати. — Мне казалось, что Служители Гнева и христиане в этом вопросе сходятся.
— Да вроде бы так, — пожал плечами Тибор. — Но это касается Его как Всемогущего Бога…
— Ну да, Его можно отыскать где угодно!
— Святой отец, что-то я не поспеваю за ходом вашей мысли…
— А что, если вы не сумеете найти Его? — спросил Абернати.
— Тогда я не смогу завершить церковную роспись, — сказал Тибор.
— И как же вы поступите в таком случае?
— Что ж, буду зарабатывать на пропитание тем, чем зарабатывал прежде: малевать вывески, дорожные знаки, красить дома. Деньги за фреску, разумеется, верну…
— Зачем же такие крайности! — воскликнул Абернати. — Поскольку Господь Гнева — ежели он и впрямь Господь — обретается в любой точке им же сотворенного мира, то его трудно не найти, коли заняться поиском всерьез.
Несколько растерянно, но не без скрытого восхищения, Тибор произнес:
— Боюсь, что я все еще не совсем уразумел смысл ваших слов…
— А вдруг Его лик привидится вам на облаке? — сказал Абернати. — Или на соляных глыбах Большого Соленого озера — ночью, при свете звезд? Или в предвечернем мареве летнего дня, когда жара только-только спадает?
— Это будет зыбкое видение, — сказал Тибор. — Догадка, а не истина. Словом, подделка.
— Почему вы так уверены?
— Потому как я всего лишь смертный, а значит, способен ошибаться. Если мне предстоит угадывать, я могу и оплошать.
— Но ежели Он пожелает быть увиденным и изображенным верно — разве Он позволит вам ошибиться! — возликовал Абернати. — Неужто ваш Господь попустит существование своего искаженного портрета!
— А шут знает… Наверное, не попустит… Однако же…
— Ну так чего ради тратить столько времени, сил и нервов, — воскликнул Абернати, — ежели можно выполнить эту работу таким вот образом — и не рвать себе душу в клочья!
Тибор какое-то время остолбенело молчал. Затем буркнул:
— А по мне, это не дело. Не по правде.
— Да бросьте вы! — сказал Абернати. — Какие тут сомнения? Вы же сами понимаете — Он может быть кем угодно. Он может быть каким угодно! Скорее всего вам никогда не отыскать настоящего Карла Люфтойфеля!
— Какие сомнения? А вот такие — не по правде это, и все тут. Мы договорились, что в центре фрески я изображу Господа Гнева — совершенно реалистично, подобающими красками, точно. И стало быть, мне позарез надобно хоть разок глянуть на него.
— Да неужто это действительно важно? — стоял на своем Абернати. — Вы подумайте: много ли людей до войны знали, как он выглядит? И выжил ли хоть один из тех, кто помнит его в лицо? Предположим, Люфтойфель действительно еще жив. Но узнали бы его сегодня — спустя многие годы — те, кто его знал прежде?
— Да я не про то, — сказал Тибор. — Я понимаю, что могу изобразить какое угодно лицо — никто меня за руку не схватит. Мне ничего не стоит перенести лицо с фотографии на стену. Штука в том, что это будет вранье. Это не будет правдой.
— Правдой? — запричитал Абернати. — «Это не будет правдой»! Не смешите меня!.. Что такое правда в этом случае? Неужели хоть один истинный верующий в Господа Гнева перестанет верить или станет верить меньше от того, что лицо на церковной фреске не будет подлинным? Да, конечно же, нет! Сто раз нет! Поверьте, я не пытаюсь унизить этими словами «конкурирующую» религию. У меня этого и в мыслях нет. Я просто очень и очень высоко ценю вас. А Странствие — дело архирискованное. Чтобы не сказать гибельное. Ну, угробите вы себя во время этого путешествия — кто от этого выиграет? Никто. А ежели вы погибнете — это будет потеря? И душу живу задарма погубят, и хорошего художника. Мне больно думать, что мы потеряем вас вот так — ни за что ни про что.
— Я бы не стал называть это «задарма», — энергично возразил Тибор. — Тут речь идет о чести. Мне заплатили за определенную работу, я дал слово. И — видит Бог, ваш или ихний! — я намерен выполнить свою работу добросовестно. Потому как я завсегда работаю по совести.
— Ну-ну, не кипятитесь, — сказал Абернати, шутливо поднимая руки, как будто сдаваясь. Он неспешно отхлебнул кофе и продолжил: — Гордыня, кстати, тоже грех. Из-за своей гордыни Люцифер был низвергнут с Небес. Я бы даже сказал, что из семи смертных грехов непомерная гордость есть наихудший грех. Гнев, скупость, зависть, похоть, леность, обжорство — все это относится к взаимоотношениям человека с себе подобными и с миром в целом. А вот гордыня — это нечто абсолютное по своей мерзости, ибо она есть субъективное отношение человека к самому себе. И потому она — грех самый лютый. Ведь гордыня не нуждается в основаниях гордиться. Это верх нарциссизма, верх самолюбования. У меня такое ощущение, что вы — жертва именно такой греховной гордыни. Вы упиваетесь своей честностью, не можете налюбоваться своей идеальной честностью!
30 
