Особенно,... 
106 
— Мой опекун — само благородство и великодушие, — медленно сказала Эмили, перевела взгляд на Джастина и осведомилась: — Я правильно говорю, папочка?
Джастин вздрогнул, глаза метали молнии.
— А что вы думаете о зулусах, возомнивших о себе невесть что? — неожиданно вмешался Герберт в надежде направить беседу в иное, безопасное русло.
— Замолчи, Герберт! — выступили дуэтом Миллисент и Эдит.
Эмили поднесла ко рту ложку с супом, Джастин тотчас перевел взгляд на ее губы.
— Его светлость предпочитают, чтобы я называла его папочкой, — объявила во всеуслышание Эмили.
— В самом деле? — удивилась Сесилия, и ее улыбка несколько увяла.
Эмили засунула ложку в рот, покрутила, медленно вынула и принялась облизывать ее с видом кошки, наслаждающейся любимым блюдом. Герберт в ужасе наблюдал за ее действиями, позабыв о злосчастных зулусах. Джастин схватил бокал и начал жадно пить большими глотками.
— Их светлость обожают, когда я называю их папочкой, особенно по вечерам после ужина, — продолжала Эмили, понизив голос почти до шепота. Графиня-карлица, боясь пропустить хотя бы слово, подалась вперед, и кружевное ее жабо окунулось в суповую тарелку. — Перед тем как уложить меня спать, их светлость читают мне сказку на сон грядущий, а я усаживаюсь им на колени. Чтобы лучше слышать, конечно.
Джастин поперхнулся, натужно закашлялся и забрызгал Гарольда вином; у Сесилии отвалилась челюсть; Эдит и Миллисент шумно выдохнули; Герберт зарделся, как школьник, пойманный учителем с поличным. Герцог закрыл лицо салфеткой, а Гарви тотчас вскочил и принялся дубасить его ладонью по спине.
— Простите, я на минутку покину вас, — сказала Эмили, вставая из-за стола. По пути она прихватила столовый нож, впервые возблагодарив небо за пышные кружева у рукавов.
Возвратившись, она обнаружила, что уже подали второе блюдо и жареные креветки исчезают с тарелок в полном молчании. Мокрое жабо графини выглядело жалким, а шелковый жилет Гарольда был покрыт винными пятнами. Джастин проводил глазами Эмили до стула, и в его взгляде горела едва сдерживаемая ярость.
Как только Эмили села на место, Сесилия сочла своим долгом внести лепту в увядшую застольную беседу.
— Знаете, ваша светлость, — обратилась она к Джастину, — меня нисколько не удивляет, что Эмили с такой легкостью втерлась к вам в доверие и завоевала вашу симпатию. У нее огромный опыт. — Сесилия сделала небольшую паузу, рассмеялась, будто вспомнила нечто забавное, но мелодичного перезвона колокольчиков не получилось, голос ее звучал натужно. — Нашу Эмили обожали все мальчишки-посыльные и каждый трубочист в округе. Она никогда никому ни в чем не отказывала и охотно со всеми делилась… собой.
Джастин отшвырнул вилку и рявкнул:
— Все, хватит! — Потом заговорил спокойно, почти равнодушно, но с явной угрозой: — Прошлое моей подопечной никого не касается, это моя забота. Я не позволю ее унижать и оскорблять за столом в ее собственном доме. Если у кого-то чешется язык, чешите его в другом месте.
Эмили встретила его взгляд, и на душе у нее потеплело.
— Маман! — призвала мать к оружию Сесилия. — Теперь вы сами видите, что мои подруги были абсолютно правы. Это зверь, а не человек. Чудовище! Не выйду за него замуж! Ни за что!
— Покорнейше благодарю, вы облегчили мне душу, — съязвил в ответ Джастин. — Прошу вас, не выходите за меня замуж. Тем более что у меня, черт возьми, и в мыслях не было предлагать вам руку и сердце.
Сесилия и ее маман встали из-за стола.
— Графиня, постойте, — вмешалась герцогиня. — Прошу принять извинения за недостойное поведение моего сына. Уверяю вас, он совсем не хотел…
Закончить мысль ей помешало появление крайне взволнованной Грейси, кухарка нервно теребила фартук, ее обычно красные щеки были покрыты мертвенной бледностью. Она приблизилась к хозяйке и стала что-то горячо шептать ей на ухо, герцогиня побелела, широко открыла глаза и в ужасе начала оглядываться, не отрывая глаз от пола. Ни слова не говоря, Эмили убрала ноги с ковра и спрятала их под себя.
И тут Сесилия вдруг дико завизжала, да так громко, что с потолка вполне могла посыпаться штукатурка. Сидевшие за столом оторопели при виде того, как эта в высшей степени элегантная особа неожиданно вскакивает на стул, а оттуда на стол. Лишь когда она задрала юбки и принялась трясти ими, выяснилась причина столь необычного ее поведения. С края кружевных панталон свешивался живой омар, вконец запутавшийся клешнями в обилии разнообразных тканей.
106 
