Таинственная графиня — француженка, сирота, чьи родители были казнены на гильотине. Нет, она куртизанка и надеется стать любовницей маркиза. Вовсе нет, она французская шпионка и попытается соблазнить какого-нибудь старшего офицера, чтобы выведать секреты народного ополчения.
И ни один человек не сказал, что это, должно быть, обыкновенная служанка, нарядившаяся в платье хозяйки и притворяющаяся французской графиней.
Когда какой-то прыткий юнец попытался опередить Криспина, тот ловко подставил ему подножку, и юнец неуклюже свалился на паркетный пол.
— Прошу прощения за мою неловкость, — пробормотал Криспин, перешагивая через юнца, не замедлив шага.
Она его ждала и даже не вздрогнула, когда он властно схватил ее за локоть и тихо проговорил:
— Интересно, ваша хозяйка выгонит вас за этот безрассудный маскарад?
Она прикусила нижнюю губу, глядя на него скорее лукаво, чем встревожено.
— Нет, не выгонит, но может отшлепать.
— Неужели она бьет вас? — не поверил ей Криспин. С его точки зрения, было бы просто преступлением причинять вред такому роскошному телу.
— Нет, даже когда я этого заслуживаю, — со вздохом призналась она. — Но когда я уж очень расшалюсь, она отправляет меня спать без чая с печеньем.
Соблазнительные картинки, иллюстрирующие слова «очень расшалюсь», вихрем пронеслись перед мысленным взором Криспина. Он еще крепче сжал ее локоть и отвел подальше от любопытных глаз к занавешенному окну.
— Кто вы? — требовательно спросил он, поворачивая ее лицом к себе.
Теперь, когда они оказались наедине, она уже не была такой смелой. Когда он прижал ее к стене, перья на ее полумаске задрожали.
— Вы же знаете, кто я…
— Служанка мисс Дарби, — закончил за нее Криспин. — Тогда я принц-регент. Кто вы на самом деле?
— Меня зовут Софи, — прошептала она.
— Софи, — эхом повторил он и неожиданно прильнул к ее губам.
Она обхватила его голову, но не для того, чтобы оттолкнуть от себя, а наоборот, чтобы притянуть к себе еще ближе.
— Софи, — повторял он, целуя ее полуоткрытые губы, и это имя звучало для него самой чудесной музыкой на свете.
Криспин с трудом оторвался от ее губ, чувствуя, что внезапное возбуждение грозит выйти из-под контроля.
— Как вы меня узнали? — спросила она, глядя на него васильковыми глазами сквозь миндалевидные прорези полумаски. — Как вы поняли, что графиня — это я?
Несмотря на свои благие намерения, Криспин не мог оторваться от нее и гладил пальцами ее нежный подбородок.
— Я искал вас всю жизнь и узнал бы где угодно и когда угодно.
Охваченная внезапным смущением, которое показалось ему таким же обворожительным, как и предшествовавшая ему смелость, она опустила голову и тихо проговорила:
— Похоже, я недостаточно убедительна в роли графини.
— Наоборот! Вы неподражаемы! Будь мы в театре, я бы изо всех сил кричал вам «Браво!».
Она медленно подняла голову.
— Что вы сказали?
— Я сказал, будь мы сейчас в театре, я бы кричал «Браво!»… — Он внезапно умолк, с тревогой наблюдая за тем, как бледнеет ее лицо. — Что случилось? Что с вами?
— Вы! — ахнула она, делая шаг назад.
Он двинулся вслед за ней, озадаченный внезапной переменой в ее поведении. Незаметно для себя они оба вскоре оказались среди гостей бала. На них стали обращать внимание.
Софи ткнула в него дрожащим пальцем, и ему не понадобилось много времени, чтобы понять по ее разгневанному взгляду, что эта дрожь была вызвана не страхом, а негодованием.
— Я вас знаю! — звонко сказала она. — Вы один из тех подонков, которые в театре швыряли в меня гнилыми овощами!
С этими словами она сорвала с себя полумаску, открыв лицо ему и всем собравшимся гостям. У Криспина упало сердце — он, наконец, вспомнил, где видел это прекрасное лицо.
В компании таких же беспутных молодых людей, как и он сам, Криспин неоднократно терроризировал город по выходным. Обычно их хулиганские выходки ограничивались скандальной неуплатой за выпивку или сталкиванием зазевавшихся прохожих в конский навоз на мостовой. Но в одну злополучную пятницу, когда все они уже успели хорошо выпить, их компания зашла во второразрядный театр, располагавшийся на Друри-лейн.
Когда на сцену вышла Софи, он был просто очарован ее красотой. Но потом, когда она открыла свой прелестный ротик, первое впечатление было безвозвратно испорчено.