23 
Три месяца спустя начали приходить письма, их подсовывали утром под дверь комнаты, которую она снимала. Письма доказывали, что кто-то следил за ней, подстерегал ее.
Письма, подробно описывающие наслаждения, которые она скоро испытает.
От мужских губ. Мужских рук.
Мужского…
— Это невозможно, — отрывисто произнесла Виктория.
Она знала, кто писал письма: они приходили от мужа ее последней нанимательницы. Его почерк отличался от почерка на шелковой салфетке.
В отличие от мужчины, оставившего послание на шелковой салфетке, муж прежней нанимательницы Виктории не посещал мест, подобных дому Габриэля. Если бы он посещал их, то заплатил бы за женщину вместо того, чтобы разрушать репутацию и карьеру Виктории.
Лишь для того, чтобы завладеть ее девственностью.
— Я бы хотела получить назад мою сумочку, если вы не против.
— В ближайшее время, мадемуазель.
После того, как прочтет письма — ему не было нужды говорить это вслух.
— Уверяю вас, сэр, у меня нет писем, написанных тем же почерком, что и на этой салфетке.
— Тогда вам нечего бояться.
Электрический свет обжигал ее кожу.
— До сегодняшнего вечера я не знала о вашем существовании, — привела Виктория еще один довод.
— Вы это уже говорили.
— Я не собираюсь причинять вам вред.
— Как и я вам.
— Какую цель мог преследовать этот человек, посылая меня к вам? — вспыхнула Виктория.
Она не знала ни мужчину, называвшего себя Габриэлем, ни мужчину, который предположительно стремился убить ее.
Это было бессмысленно.
Опустив взгляд, Габриэль бросил письма назад в ее ридикюль. Затем медленно поднял ресницы.
От выражения пристального серебряного взгляда у нее перехватило дыхание: она увидела страх.
Боялся ли он?..
— Я не знаю, мадемуазель. — Страх немедленно исчез из его глаз. Он опустил сумочку на стул. — Ваш поднос скоро будет здесь. Вы хотели бы освежиться?
Нет.
— Да, спасибо.
Возможно, в уборной есть окно, через которое она сможет убежать.
Он молча повернулся.
Виктория сопротивлялась побуждению тут же забрать свою сумочку.
Если она возьмет ее, то он отберет ее назад.
Она не знала, что будет делать, если он применит силу. Кричать. Падать в обморок.
Сопротивляться.
То, что, как думала Виктория, было шкафом из атласного дерева, оказалось дверью.
Дверью, которая вела в абсолютную темноту.
Сердце Виктории колотилось о ребра.
Прямоугольник света лег на голый деревянный пол, блеснула медная кровать. Запахи восковой полировки и чистого полотна окутали ее.
Сжимая шелковую салфетку в правой руке и плащ в левой, Виктория последовала за ним в душистую темноту.
Его шаги были приглушенными, сдержанными, шаги Виктории — громкими, агрессивными.
В спальне не было окон.
Мягкий звук открывающейся двери заглушил шум сердцебиения Виктории. Яркий свет внезапно ослепил ее.
Габриэль скользнул назад в тень, виднелись лишь серебряные волосы.
— Вы можете присоединиться ко мне, когда закончите, мадемуазель.
Виктория решительно ступила вперед.
Дверь закрылась, запирая ее внутри. В то же мгновение она заметила большую медную ванну, заключенную в тумбу из атласного дерева. Над ванной высился медный капюшон, словно шкаф без двери.
Виктория видела комбинации ванны и душа, которые демонстрировались в Кристалл Пэлас — с использованием красного дерева или грецкого ореха, а не более дорогого атласного дерева — но никогда прежде она не работала в доме, оснащенном этим предметом роскоши.
Капюшон был высотой в семь с половиной футов. Это было весьма внушительно.
На стене напротив двери над инкрустированным слоновой костью фарфоровым туалетом висел бачок из атласного дерева. Коробка бумажных салфеток стояла на узком кожухе, скрывающем подведенную к туалету канализационную трубу.
Этикет предписывал, чтобы бумажные салфетки для личного пользования никогда не находились на виду, дабы не напоминать о том, для чего их используют.
Очевидно, мужчина по имени Габриэль не придерживался деликатных тонкостей.
Было трудно припомнить то время, когда ее могло оскорбить подобное зрелище.
Из противоположного конца ванной на нее смотрела женщина с бледным лицом, обрамленным темными, тусклыми волосами.
23 
