119 
Теперь поднялась Ева, прошла к цветам, склонилась над ними, вдыхая их аромат, затем медленно, очень медленно она вернулась к столу, но не села.
– Глория вышла замуж за Маркуса через год после нашей поездки во Францию. Через два месяца она была снова беременна и исступленно счастлива. Через несколько недель я поняла, что тоже беременна… и ужасно несчастна.
– Вы? – Джулия вскочила и протянула руку. – Мне так жаль.
– Не надо. – Ева обхватила ее руку. – Присядьте.
Дайте мне закончить.
Держась за руки, они сели. Их разделяли горящие свечи, на лице Евы мелькали тени.
– Мне было почти сорок, и я давно перестала думать о детях. Беременность напугала меня не только из-за моего возраста. Я боялась общественного мнения, Джулия, но не из-за себя.
– Виктор, – прошептала Джулия.
– Да, Виктор, связанный законом и церковью с другой женщиной.
– Но он любил вас. – Джулия прижала ладонь Евы к своей щеке. – Как он отреагировал, когда вы ему сказали?
– Я ему не сказала. Я никогда ему не говорила.
– Господи, Ева! Как вы могли скрыть от него?! Это был не только ваш ребенок, но и его тоже. Он имел право знать.
– Вы представляете, как отчаянно он хотел детей? – Ева перегнулась через стол. Ее глаза засверкали. – Он так и не простил себя за потерю своего ребенка. Да, если бы я ему сказала, все могло бы измениться. Я приковала бы его к себе младенцем, как жена приковала его чувством вины. Я не могла этого допустить.
Джулия ждала, пока Ева дрожащей рукой подливала себе вина, и только потом сказала:
– Я понимаю. Мне кажется, что я понимаю. Я не назвала родителям имя отца Брэндона по той же причине. Я не могла вынести даже мысли о том, что он останется со мной только из-за ребенка.
– Ребенок был во мне, и я чувствовала, всегда буду чувствовать, что решение должно быть моим. Я очень хотела рассказать Виктору, разделить это с ним хоть на один день. Но это было бы еще хуже, чем ложь. Я решила вернуться во Францию. С Треверс. Я не могла просить Глорию, даже не могла рассказать ей, ведь она в это время выбирала имя ребенку и вязала башмачки.
– Ева, вы не должны объяснять мне. Я понимаю.
– Да, вы понимаете. Только женщина, стоявшая перед этим выбором, может понять. Треверс… – Ева зачиркала спичкой, но не смогла зажечь ее и с благодарностью приняла помощь Джулии. Закурила, откинулась на спинку стула. – Треверс тоже понимала. У нее был ребенок и в то же время как бы не было. Итак, с Треверс я вернулась во Францию.
Ничто никогда не казалось ей таким холодным и убивающим всякую надежду, как простые белые стены смотровой. У доктора был ласковый голос, ласковые руки, ласковые глаза. Но это не имело значения. Автоматически отвечая на обязательные вопросы, Ева не сводила глаз с пустой белой стены.
Такой была вся ее жизнь. Пустой. Никто бы, конечно, не поверил, ведь она Ева Бенедикт, кинобогиня, звезда, которую жаждали мужчины и которой завидовали женщины. Но в этот момент она хотела быть обыкновенной женой обыкновенного мужчины и родить обыкновенного ребенка!
Но она была Евой Бенедикт, а отцом – Виктор Флэнниган, и поэтому ребенок не мог быть обыкновенным. Он не мог даже быть.
Она не хотела задумываться, был бы это мальчик или девочка. И думала. Она не могла позволить себе представлять, как разрастаются в ее теле крохотные клетки и становятся ребенком. Хотя представляла слишком часто. У ребенка были бы глаза Виктора. Ева задыхалась от любви и тоски.
Любви не будет.
Она слушала, как врач объяснял простоту процедуры, как обещал минимальную боль своим ласковым голосом. Она чувствовала вкус слез, струившихся по щекам и попадавших на губы.
Как глупо, как бесполезно. Другие женщины оказывались на том же самом перекрестке и шли дальше. Она смогла бы смириться, если бы знала, что приняла правильное решение.
Она не проронила ни слова, когда вошла медсестра.
Опять ласковые ловкие руки, опять тихие утешающие слова. Ева с содроганием думала о женщинах, у которых нет ее средств и возможностей.
Она тихо лежала на каталке, едва почувствовала лег-" кий укол. Для того чтобы расслабиться, как ей сказали. Ее выкатили из смотровой. Она не сводила глаз с потолка. Через несколько секунд она будет в операционной. Потом, гораздо быстрее, чем объяснения, все будет кончено, и ее отвезут в уютную отдельную палату с видом на далекие горы.
И она не могла забыть, как Глория закрыла лицо руками.
119 
