126 
Было ясно, что за ребенком во время его отсутствия хорошо ухаживали, и, казалось, что она приняла свое возвращение в семью без особых проявлений восторга — хотя она и улыбалась, когда матушка прижимала ее к себе.
Кто подверг нас этим, казалось бы, ненужным страданиям? Мы не могли об этом забыть, и эти воспоминания тяготели над нами, омрачая наши дни. Малышек ни на секунду не оставляли одних. По утрам мы с матерью первым делом спешили в детскую, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Грейс распорядилась, чтобы ее кровать перенесли в детскую спальню, и говорила, что во время сна у нее один глаз и одно ухо бодрствуют.
Ее племянница, приятная девочка лет четырнадцати, была принята в няньки; ее комната находилась рядом с детской, так что она тоже была настороже.
Но мы уже никогда больше не чувствовали себя в полной безопасности.
В сентябре в Эверсли приехали Джонатан и Миллисент; они собирались остановиться в доме всего лишь на несколько дней, а затем возвратиться в Лондон, по дороге ненадолго посетив Петтигрю-холл.
Вернулось беспокойство, которое я всегда испытывала, когда Джонатан находился со мной под одной крышей. Я пыталась найти изменения, произошедшие в нем со времени женитьбы. Мне это не удалось. Зато Миллисент изменилась: она стала более мягкой, более довольной жизнью, и я поняла, что она счастлива в браке.
«Она, безусловно, будет находить в Джонатане дивного мужа, — подумала я, — до тех пор, пока не обнаружит его истинную натуру».
Джонатан совсем не изменился: был дерзким, совершенно лишенным сдержанности, как всегда, отвергающим условности, когда ухитрялся оказаться со мной наедине.
Малышки спали в саду в своей коляске, совсем как в тот день, когда исчезла Джессика. Возле коляски сидели, беседуя, матушка, Грейс Сопер и ее племянница.
Я собирала осенние цветы. У меня в корзинке было несколько пурпурных астр и маргариток, и, когда я срезала их, Джонатан подошел и встал рядом со мной.
— Какая радость снова видеть тебя, Клодина! — сказал он. — Я скучал по тебе.
— Неужели? — спросила я, надрезая стебель маргаритки.
— Конечно. Разве я стал бы так говорить, если бы это не было правдой?
— Стал бы, — ответила я.
— Тебе приятно видеть меня?
— Маме нравится, когда вся семья собирается вместе под одной крышей.
— Что за манера у тебя уходить от ответа? Тебе следовало бы быть в парламенте или на дипломатической службе.
Клодина, ты ведь иногда скучаешь по мне? Ну же, скажи правду.
— Не часто, — солгала я.
— А себя ты тоже обманываешь, как и меня?
— Довольно об этом! — резко оборвала я его. — Ты — женатый мужчина.
Я — замужняя женщина, и мы не муж и жена.
Он расхохотался, и моя мать подняла глаза и улыбнулась нам.
— Я — это я, и ты — это ты, — сказал он. — И ничто, любовь моя, не может этого изменить.
Я почти взмолилась в ответ:
— Джонатан, с твоей стороны нехорошо так говорить — ведь ты недавно женился. Что, если Миллисент услышала бы тебя?
Мне показалось, она выглядит такой счастливой.
— Она счастлива. Разве она не замужем за мной? Я тебе говорю, Клодина: я — самый образцовый муж.
— Это только так кажется со стороны, — сказала я. — Сейчас же ты далек от этого идеала.
— И кто в этом виноват?
— Ты.
— Не совсем. Вина лежит на нас обоих.
Я рассердилась. Я с таким трудом старалась забыть о том, что произошло, а ему было достаточно только взглянуть на меня, чтобы все вернулось. Я презирала проявленную мной в прошлом слабость, особенно потому, что так легко могла вновь поддаться искушению, и яростно обломала цветочный стебель.
— Не вини маргаритки в том, что случилось, Клодина, — сказал он. Бедные цветочки… Не их вина в том, что мы с тобой были предназначены друг для друга и поняли это слишком поздно. Но ты должна быть признательна судьбе. Ты никогда не узнала бы, сколь совершенными могут быть отношения… если бы не то время, что ты провела со мной.
— С тех пор я не знала настоящего покоя.
— Бедная Клодина! Ты бы так и продолжала жить в неведении в тихом, созданном тобой раю, но разве это жизнь? Не отважившись узнать настоящий мир… мир страсти, приключений и того волнения, которое бывает, когда живешь полнокровной жизнью. И вот в созданный тобой рай, огражденный приятным неведением, однажды проник змий-искуситель и позволил тебе сорвать плод с древа познания, и ты сделала это. Ты вкусила истинную радость жизни и с тех самых пор боишься: боишься жить, боишься любить. Ты знаешь это и хочешь быть со мной, хотя и не признаешься в этом. Но я это знаю, да и ты тоже… Я в твоих сокровенных мыслях.
126 
