3 
– У тебя сегодня день рождения! – наставнически строго восклицает Гарольд.
Мне сразу представляется, как он, раздраженный, размашисто шагает по устланному сумасшедше дорогим ковром полу и на ходу вытирает влажные волосы. Они у него не очень густые, но всегда блестящие и идеально лежат, поскольку Гарольд за ними тщательно ухаживает. От внезапного желания провести по любимым волосам рукой, у меня начинает пощипывать ладонь.
– Боже! – Ты должна была оставить за мной право первым позвонить тебе, неужели не понятно? – ворчит Гарольд.
– Ладно-ладно, только, пожалуйста, не злись, – говорю я с широкой улыбкой на губах. – Я звоню, потому что иначе не могу. Сам же потом дулся бы.
– Что? – недоуменно переспрашивает Гарольд.
Теперь он, наверное, резко затормозил и стоит посреди комнаты, широко расставив ноги. Мы изучили друг дружку настолько, что в состоянии видеть один другого, даже не видя.
– Понимаешь, я тоже в Берлине, – сообщаю я. Да-да, эта мысль пришла мне в голову минуту назад – оставить дурацкую шпионскую игру, сказать Гарольду правду и посмотреть, что он будет делать.
Несколько мгновений из трубки льется лишь тягостное молчание. Мне кажется, я слышу шорох – настолько напряженно мой милый раздумывает.
– Шейла! – наконец изрекает он. – Опять ты со своими шуточками?!
Смеюсь. Не оттого, что мне смешно, а потому что в груди что-то сильнее сжимается и очень не хочется прислушиваться к зловещему шепотку разума да к сопению души, грозящему перейти в плач.
– Я не шучу, солнце!
– Прекрати называть меня солнцем! – вспыхивает Гарольд.
Он всегда так – когда что-нибудь не по нему, цепляется к каждому слову.
– А что здесь такого? – спрашиваю я. – Раньше, насколько помню, тебе даже нравилось.
Гарольд кашляет. Видимо, пытается взять себя в руки. А когда снова заговаривает, его голос звучит хоть и по-прежнему напряженно, но куда более миролюбиво.
– Да, конечно. Конечно, мне нравилось. Но теперь… Как-то несерьезно это, ей-богу! Чувствуешь себя сопливым мальчишкой. Солнце!
– Хорошо, буду звать тебя как-нибудь иначе, – тут же соглашаюсь я. Если Гарольд разошелся, лучше поскорее его успокоить. – Потом вместе придумаем как. – Умолкаю. На то, что я сказала, будто вовсе не шучу, он еще не ответил.
Гарольд снова кашляет. Вдруг я слышу какой-то странный шум и чей-то голос… Женский. На мгновение перестаю дышать, видеть, слышать. Будто вовсе умираю. Но тут же встряхиваюсь и напрягаю слух. Несколько секунд не улавливаю ровным счетом ничего, будто трубку заткнули рукой. Скорее, так оно и есть. Тут снова раздается шум, более приглушенный, и тяжкий вздох.
– Что это были за звуки? – спрашиваю я, стараясь говорить уверенно, чтобы Гарольд не подумал, будто меня ни с того ни с сего стали мучить приступы ревности. По сути, я еще ничего не выяснила.
– Какие звуки? – спрашивает он с нотками не слишком искусно скрываемой тревоги.
– Я слышала еще один голос. У тебя кто-то есть?
Гарольд внезапно заливается смехом, и оттого, сколь резок этот смех, делается еще горше.
– Ну что ты болтаешь, Шейла?! Кто у меня может быть? Я хоть раз давал повод сомневаться в моей честности?
– Гм… нет. – Мне правда не в чем его упрекнуть. Он почти идеальный партнер, на других женщин, можно сказать, не смотрит. Только вот эти странные поездки… и голос… Я отчетливо слышала!
– Я включил телевизор, – чуть ли не по слогам, чтобы до меня быстрее дошло, произносит Гарольд. – Понимаешь? На минутку включил телевизор, там и был этот голос. – Ухмыляется. – Неужели ты подумала, что я сбежал от тебя в день рождения только для того, чтобы позабавиться с какой-нибудь пустышкой? Бред, честное слово!
Он произнес последние слова подозрительно приглушенным голосом.
– Ничего я такого не подумала, – говорю я, снова хихикая. – Просто спросила.
Наступает неловкое молчание. Я раздумываю, не захохотать ли и не сказать ли, что ни в каком я не в Берлине, что просто неумно пошутила, чтобы хотя бы не чувствовать себя дурой. Но не произношу ни слова.
– Послушай, Шейла, – говорит Гарольд так же тихо и с мольбой оставить его в покое, которая сквозит в каждом звуке, быть может, против его воли.
Я смотрю на сказочный вход в отель, но ничего не вижу.
– Даже если бы ты и впрямь была в Берлине, у меня не было бы ни малейшей возможности с тобой встретиться. Я целый день занят, а вечером ужинаю с людьми, от которых зависит моя карьера. Освобожусь только ночью, не исключено после двенадцати, когда твой день рождения пройдет, а ты будешь спать. Милая!.. – чуть мягче прибавляет он, чтобы скрасить строгий тон своей пылкой речи.
3 
