38 
Снова киваю, прикидываясь, что сосредоточенно обдумываю услышанное.
– Ну вот, – с повеселевшим видом заключает Гарольд.
Долго молчу, потом сдвигаю брови.
– Надо же, как бывает в жизни.
– Ага! – подхватывает Гарольд. – С чем только не столкнешься!
– Надо заметить, Беттина не похожа на убитую горем вдову. Или ее громкий голос и завидная бодрость тоже последствия стресса?
– Гм… в некотором смысле.
– И долго ей будет нужна подобная помощь? – спрашиваю я с самым что ни на есть серьезным видом. – Что по этому поводу говорят врачи?
Гарольд машет рукой.
– Не знаю и не желаю знать! Сегодня приезжает Клаус, пусть сам со своей сестрицей и возится.
– Как сам? – Я делаю изумленное лицо. – Он же ее родной брат!
– И что с того? – Гарольд явно снова нервничает и мечтает поскорее закрыть эту тему.
– Не может же и он разыгрывать перед ней влюбленного? – Хлопаю ресницами – само простодушие.
– Он и не разыгрывает! – Гарольд нетерпеливо пожимает плечами. Мои расспросы ему досаждают: я вроде бы так просто дала себя обмануть, но копаюсь в мелочах, на которых он может поскользнуться. – Просто составляет ей компанию – и все.
– А кто же в таком случае утешает ее по ночам? – интересуюсь я таким тоном, будто на самом деле озабочена судьбой несчастной «вдовушки».
Гарольд растерянно моргает.
– По каким еще ночам?
– Обыкновенным, – спокойно говорю я. – Таким, какой была, например, позапрошлая.
Глаза Гарольда начинают воровато бегать. Взгляд устремляется то на цветы, то на пол, то на кровать. Он кашляет, прикидываясь, будто поперхнулся, трет лоб и бормочет:
– Что-то я не пойму…
– Чего тут непонятного? Мне интересно, как умудряется родной брат Беттины заменять ей по ночам покойного мужа, когда она ездит по ресторанам с ним, а не с кем-нибудь из его друзей. – Смотрю Гарольду прямо в глаза, отчего ему делается еще хуже.
Он краснеет, опять кашляет и начинает беспомощно дергать воротник рубашки, снова позабыв, что дорогие вещи привык беречь.
– Шейла, не пойму, к чему ты клонишь. На что намекаешь.
– Я не намекаю, а говорю прямо, – жестко произношу я, прекращая изображать из себя идиотку. – Я все видела собственными глазами. Вчера утром, когда ты провожал ночную гостью, я сидела в вестибюле «Шлоссотеля».
8
На лице Гарольда застывает маска ужаса. Он сидит не двигаясь не меньше минуты, очевидно прикидывает, говорю ли я правду или беру его на пушку. Потом медленно качает головой.
– Не может такого быть… то есть… Никого я не провожал. Я уехал в семь утра на важную встречу…
– Никуда ты не уехал и не собирался уезжать, – презрительно кривя губы, возражаю я. – В семь вы были еще в номере, а чуть погодя оба спустились вниз.
Пересказываю ему в подробностях сцену, которую наблюдала чуть больше суток назад, описываю, кто во что был одет, кто что говорил. На лице Гарольда играют страх, безысходность, отчаяние и вина. Он то запускает пальцы в волосы, будто в наказание себе хочет вырвать их, то прижимает руки к вискам, словно там стучит сердце столь громко, что можно оглохнуть.
– Осторожнее, – говорю я. – Испортишь прическу и помнешь лицо! – Снова как дурочка хохочу. Со мною всегда так. Почти всегда…
Гарольд убирает от головы руки, на миг замирает, и вдруг происходит невероятное. Этот гордец, который все время стремился подчинить меня себе, внезапно встает со стула, приближается к кровати, опускается передо мной на колени и утыкается лицом в покрывало, касаясь макушкой моей щиколотки. Секунду-другую я смотрю на него в полном ошеломлении. Потом резко наклоняюсь вперед и треплю его по плечу.
– Встань, слышишь? Прекрати ломать комедию…
Гарольд крутит головой, не отрывая лица от кровати, и говорит приглушенным голосом:
– Это не комедия.
Я медленно поднимаю руку, какое-то время нерешительно смотрю на убитого горем изменника и опускаю ладонь ему на голову. Плечи Гарольда вздрагивают в безмолвном рыдании, и лед злости и обиды в моем сердце тотчас тает.
– Гарольд…
Он поднимает голову и с благоговением берет мою руку, будто она сокровище, за которым ему пришлось полжизни колесить по свету.
– Шейла… Шейла, милая, выслушай меня.
С моих губ чуть не слетает: я вроде бы уже выслушала, но я вовремя говорю себе, что шуточки сейчас ни к чему, даже такие, которыми просто прикрываешь боль.
– Я расскажу чистую правду, – горячо шепчет Гарольд, сжимая мою руку, словно боясь, что она выскользнет из его пальцев, как кусок мокрого мыла. – Теперь не солгу ни единым словом, любимая.
38 
