80 
Пруденс пробормотала согласие. Рокочущий голос лорда заполнил гостиную.
— Итак, с одобрения короля я с большим удовольствием желал бы вручить вам, мисс Пруденс Уолкер, единственной прямой наследнице Ливингстона Уолкера патент дворянства. С этого момента вам присваивается титул первой герцогини Уинтон.
Из-за двери послышался ошеломленный вскрик.
Посланник короля продолжил:
— Виконту, дорогому другу вашей тети, на днях удалось убедить короля, что патент без некоторой денежной компенсации является не более чем обычной бумагой.
Д'Артан наклонился и похлопал по руке ошеломленную известием девушку.
— Я уверен, виконт говорил вам, что он проводит исследования, аналогичные исследованиям вашего батюшки, в своей лаборатории в Эдинбурге. Король надеется, что обмен информацией между вами, касающийся опытов над взрывчатыми веществами, проводимыми мистером Уолкером, принесет пользу всей Англии. За эту услугу короне Георг III решил наградить вас ежегодным пенсионом в десять тысяч фунтов.
Пруденс словно окаменела.
— Должна ли я понимать вас, — спросила она тихо, — что теперь я герцогиня?
Прежде чем гость успел ответить, Д'Артан льстиво произнес:
— Герцогиня с умеренным доходом, моя дорогая. — С величайшим почтением он опустился на одно колено перед Пруденс и взял ее пальцы в свою холодную руку. — Ваша светлость.
Триция не смогла устоять и просунула голову в дверь, когда раздался звук, который вот уже более двух месяцев не слышал никто в «Липовой аллее»: глубокий бархатный смех Пруденс. Девушка откинулась в кресле, прижав руку ко рту. Оба гостя, Д'Артан и лорд Петтивиггл-Перивинкл, испуганно смотрели на нее, словно она сошла с ума, как старик Георг. Но Пруденс уже не могла остановить неистовый приступ смеха, как не могла остановить слез, струящихся по ее лицу.
ЧАСТЬ II
Любви я розу сорвала
В терзаньях сладкой муки
Но сердца боль лишь обрела
В шипах ее разлуки
Роберт Бернс, 1792 г[13]
ГЛАВА 18
Эдинбург, Шотландия, 1792 год
Герцогиня Уинтон стояла у запотевшего окна, наблюдая, как потоки воды сбегали по стеклу. Тонкая струйка пара, извиваясь, поднималась из крошечной рюмки у нее в руке, тепло исходило от мраморного камина, и, тем не менее, она дрожала. Холод пробирал ее откуда-то изнутри. Женщина сделала глоток горячего напитка, не принесшего утешения и долгожданного душевного тепла и покоя.
Уличные фонари отбрасывали туманные ореолы тусклого желтого света на блестевшую от дождя мостовую Шарлотт-Сквер. Запруженные шумной говорливой толпой узкие улочки Старого Эдинбурга были бесконечно далеки от этой элегантной симметрии парков и авеню, нареченной Новым Эдинбургом. Железные ворота и оскалившиеся каменные львы сторожили ровные ряды шикарных домов богатых горожан. В темноте парка свет фонарей, освещавших парадные подъезды соседних особняков, мерцал, словно далекие звезды.
Мимо прокатилась карета, разбрызгивая во все стороны мутную воду. Мужчина в шерстяном пальто спешил по тротуару, съежившись под проливным дождем и порывами ледяного ветра. Пруденс с тоской подумала: не бродит ли вот так же где-то и Себастьян — продрогший, промокший и одинокий?
Она закрыла глаза, охваченная воспоминаниями о грозовой ночи, когда они с Себастьяном льнули друг к другу, врасплох захваченные обезумевшей стихией и объятые страхом. Она, не задумываясь, променяла бы свой уют и тепло на возможность вернуться в ту сырую, пыльную хижину и попробовать начать все заново.
Пруденс, как наяву, представила Себастьяна, образцово преданного и внимательного мужа, в роскоши этой гостиной, опирающегося на фортепиано с небрежной грацией, нежно сжимающего руку Триции своими длинными, изящными пальцами, украдкой лукаво подмигивающего Девони.
Пруденс открыла глаза. Ее губы упрямо сжались. Себастьян сделал свой выбор. А она сделала свой, принимая неожиданный, но так запоздавший подарок судьбы.
«Кто эта элегантно одетая женщина, отражающаяся, как в зеркале, в оконном стекле?» — недоумевала она. Печальные глаза незнакомки смотрели на нее. В комнате, наполненной гулом голосов и радостным смехом, Пруденс чувствовала себя совершенно одинокой. Она не узнавала себя в этой непреклонной и холодной, как сталь, женщине, которой предпочла стать. Она заключила себя в каскад кружев и шелка, навсегда похоронив неуклюжую, задумчивую девушку, осмелившуюся когда-то предложить свою любовь Себастьяну Керру. Ее кожа, нежная, как бархат, и прозрачная, как севрский фарфор, притягивала к себе восхищенные взгляды мужчин и завистливые — женщин, но сердце ее было заковано в ледяной панцирь.
80 
