Он с улыбкой протянул ей пурпурную бархатную коробочку. Дженис открыла ее и невольно издала возглас восхищения при виде бриллиантового кулона в форме сердца на изящной золотой цепочке.
— Боже, Адам!
— Примерь!
Не отрывая от нее влюбленных глаз, он вынул украшение из коробки и надел ей на шею, волнующе касаясь пальцами ее нежной кожи.
— Нравится?
— Мне… Безумно!
Последнее слово вырвалось против воли, потому что она собиралась сказать совершенно противоположное, а именно — что ей не нужно бриллиантовых сердец, коль скоро ей не принадлежит живое сердце, бьющееся в его груди, любящее ее дочь, но равнодушное к ней самой.
— Только… Ты так много мне даришь…
Адам беспечно пожал плечами.
— Легко дарить, когда у тебя всего в избытке.
— Но я хотела бы тоже подарить тебе кое-что… — неуверенно начала Дженис и смолкла.
— Боже, Джен, разве ты не понимаешь, что уже подарила мне величайший из подарков, о котором можно желать, — дочь!
Он и не подозревал, что каждое его слово как стрела ранило ее и без того израненное сердце, потому что она жаждала подарить ему любовь до конца дней. И все же, несмотря ни на что, она понимала, что не должна сдаваться.
— Адам, ты не мог бы мне кое о чем рассказать?
— О чем именно?
— Об Оливии…
Дженис допустила ошибку, что спросила его об этом: она поняла это, как только увидела его потемневшее лицо и ледяной взгляд.
— У нас что, нет других тем для разговора? — резко спросил ее он. — К чему?..
Но в этот самый момент в кроватке зашевелилась и залепетала Элис, подняв ручонку. Еще через секунду она открыла глаза, сообразила, что голодна, и зашлась пронзительным криком. Адам мгновенно оказался рядом и поднял девочку на руки, бормоча ей самые ласковые слова.
— Все хорошо, моя принцесса, — приговаривал он, передавая младенца Дженис. — Беспокоиться совершенно не о чем. Видишь, мама здесь!
Он снова уселся у изножья кровати, а Дженис расстегнула ночную рубашку и дала ребенку темный сосок. Протестующие вопли тут же сменились удовлетворенным почмокиванием.
— Господи, знала бы ты, что это такое — видеть ее вот в такие мгновения и знать, что это — мое!
Низкий хриплый голос Адама, чувство собственника, проскальзывающее в каждом его слове, заставили Дженис поднять голову и всмотреться в его синие глаза.
Она мысленно вернулась в прошлое и словно со стороны услышала свой голос из давнего разговора с Лиз Митчел, голос, утверждающий, что Адам Лоусон никогда не угомонится и не сможет быть верным ни одной женщине. Сейчас она не знала, сбылись бы ее предсказания в отношении брака Адама и Оливии Андерс, но за что она могла поручиться, так это за то, что в отношении ее самой Адам до сих пор проявлял себя как истинный семьянин. Неужели ей этого мало? Чего еще ей не хватает. Тем более что именно она, Дженис Моррисон, стала матерью его ребенка, а с этим, что ни говори, следовало считаться.
11
Накормив дочку, сменив подгузники, убаюкав и уложив ее в кроватку, Дженис подумала о том, что перед тем, как начать одеваться к ужину, надо бы принять освежающий душ. Неожиданно звук ворвавшейся на полной скорости машины заставил Адама подойти к окну. При взгляде во двор лицо его побледнело, и, не сказав ни слова, он развернулся и буквально выбежал из комнаты.
— Адам!
Встревоженная и сбитая с толку его поведением, Дженис соскочила с кровати и подбежала к окну. Она подоспела вовремя, чтобы увидеть изящную блондинку в элегантной шляпке, которая выскакивала из машины. Сердце у Дженис чуть не вырвалось из груди. Неужели это Оливия Андерс? Но что она здесь делает?
Не раздумывая ни секунды, Дженис накинула на себя шелковый халат, завязала пояс и, как была, босая, выскочила из спальни.
— Адам! — услышала она с верхней лестничной площадки голос Оливии. — Боже, Адам! Как чудесно увидеть тебя снова!
— Оливия? Ты? — По глухому голосу Адама трудно было определить его настроение. — Входи… Пройдем в гостиную?
— Мне так тебя не хватало, мой друг! Я так скучала по тебе! Этот год без тебя превратился в сплошной кошмар!
Далее, пока они шли через холл, до Дженис доносились лишь обрывки слов, а затем дверь в гостиную захлопнулась.
В течение нескольких бесконечно долгих секунд Дженис стояла на лестничной площадке и колебалась, не зная, что ей предпринять дальше. Я не должна, убеждала она себя, я не хочу ничего знать! Но, значит, ей придется и дальше жить с этой тупой болью в сердце! Нет!