— Я говорил с его вдовой. Она призналась, что он собирался разводиться, и, когда твоя мать попыталась узнать, что произошло, она послала ей письмо с утверждением, что ее муж переменил свои намерения. Она теперь об этом очень сожалеет и сказала мне, что, будь ее воля, она сейчас поступила бы иначе. Она-то и дала мне его фотографию.
— Я могу ее понять, — пробормотала Дженис. — Мне хотелось бы только, чтобы мама об этом знала. Думаю, она никогда не переставала любить его.
— Как и ее дочь, она жила по принципу «или все, или ничего», — заметил Адам. — Но теперь, по крайней мере, ты можешь мысленно вписать имя отца в свое свидетельство о рождении.
— Да, конечно… Боже, Адам, ты не представляешь, как много это для меня значит, хотя, честно говоря, сейчас это мучит меня в меньшей степени. Теперь, когда я убедилась, что ты любишь меня, я знаю свое место: оно здесь, с тобой, с нашей дочерью и…
Воспоминание о прошлых сомнениях болезненно пронзили ее, и она подняла глаза на его любящее лицо.
— Ты, наверное, сомневался в нашем будущем, когда говорил, что не хочешь второго ребенка?
— Боже, Джен! — Голос Адама звучал хрипло и взволнованно. — Тебе так много пришлось выдержать той ночью, а я ничем не мог помочь… Я лишь смотрел… Я помню, через что пришлось пройти моей матери, и тогда…
— Тсс! — Дженис прижала к его губам палец, призывая к молчанию. — У нас обязательно будут и другие дети. Я обязательно рожу тебе сына, похожего на тебя, милый. И ты не просто смотрел тогда — ты был там ради меня и со мной, каждую минуту, каждую секунду, и в конце концов, именно ты первым сообщил мне, что у нас родилась дочь. Ты не мог бы сделать для меня ничего большего — исключая, конечно, сегодняшний день, когда признался наконец, что любишь меня.
— Ну, это еще только начало, — заверил ее Адам. — Теперь до конца жизни мне предстоит каждый день доказывать тебе свою любовь, а тебе — доказывать мне, потому что мне тоже нужна твоя любовь как воздух, ведь ты — та женщина, которую я искал всю свою жизнь.