20 
Келси покачала головой, но Гейб уже подхватил ее на руки.
– Слишком поздно.
– Как и для тебя, – пробормотала она, устраиваясь так, чтобы дотянуться губами до его шеи. – Я не убегаю, Гейб. Я бегу за тобой.
Она знала, что ей теперь делать, чего ждать, на что надеяться и о чем молить. О страсти, об исступлении и любви… Келси почти мечтала о боли, зная, что Гейб сумеет и успокоить ее, и снова заставить изнывать от страсти, пока каждая жилка в ее теле не задрожит, словно под током. И счастьем было осознавать, что и он сам испытывает такое же желание, задыхается от страсти, вскрикивает от наслаждения, которым они щедро одаривали друг друга с каждым прикосновением.
Не выпуская друг друга из объятий, они попятились, споткнулись о кровать и рухнули на нее, лихорадочно сражаясь с пуговицами и крючками, пока одежды не пали с них наземь, словно осенние листья. Они стремились поскорей обнажиться, чтобы испить наслаждения, рождаемого простым прикосновением к коже, чтобы надышаться запахом друг друга и попробовать на вкус солоноватую упругость тел, ибо все это было лишь восхитительной прелюдией к утолению их самого главного желания.
Вот рука Гейба скользнула по ее отвердевшим грудям к бедрам. Ощущение, рождавшееся у него в кончиках пальцев, было удивительным; он отчетливо представлял каждый дюйм этого желанного тела, каждый его мягкий изгиб, каждую ямочку. Словно слепой, исследующий при помощи рук фактуру и форму, он изучал ее тело, которое знал уже так хорошо.
Келси… Она была всем, чего Гейб хотел в жизни, за что сражался и рисковал. И вот она трепещет под ним, нетерпеливая, жадная. Его, только его…
Ее тело неожиданно взвилось вверх, и вот Келси уже оседлала его. Одним неуловимо быстрым движением она заключила Гейба в тесном пространстве между горячими, влажными стенами и выгнулась назад, чтобы принять его в себя сколь возможно полнее. Ее руки слепо зашарили по одеялу, потом поймали его пальцы и уже не отпускали больше, пока оба неслись навстречу безумию.
Последнее, о чем Гейб успел подумать, это о том, что теперь действительно слишком поздно. Слишком поздно для них обоих.
Утро выдалось ненастным. Плотные тучи затянули небо, воздух казался плотным и сырым, а все цвета поблекли и приобрели серо-свинцовый оттенок. Время от времени из облаков проливался холодный дождь, и его крупные капли падали на землю, словно острые жалящие стрелы. Несмотря на непогоду, на скаковом круге суетились люди и машины, заново рыхля и разравнивая жирную темно-коричневую землю. Дорожка в Пимлико была хорошо дренирована, но рабочие и персонал ухаживали за ней с таким тщанием и любовью, с какими иной конюх не ухаживает за доверенным его попечению скакуном.
Дождливая погода не испугала ни зрителей, ни прессу. Перед стартом первой скачки трибуны были уже полны; яркие зонтики плыли над серой толпой, словно разноцветные осенние листья по лужам; в помещении клуба тоже было не протолкнуться – здесь, в сухости и тепле, владельцы пили пиво с креветками и внимательно следили за событиями на экранах установленных здесь мониторов.
Из-за погоды Колей пришлось отказаться от полотняного платья, которое она планировала надеть с самого начала, и облачиться в джинсы и башмаки. Зато благодаря этому рабочему костюму она могла оставаться в конюшне сколько угодно времени и не торопясь украшать лилиями светлую гриву старого Юпитера, которому была доверена честь выводить Прилива на старт.
Ничто, по мнению Келси, не располагало к размышлениям больше, чем дождливый день.
Шесть месяцев тому назад она даже не подозревала о существовании Наоми. Она не знала мира, неотъемлемой частью которого она теперь стала, и не интересовалась им. Два года она плыла по течению, преследуемая горестными мыслями о своем неудачном браке и о некоторых своих особенностях, которые она порой воспринимала как отсутствие сексуальности. Работа, которая у нее была тогда, более или менее ее удовлетворяла, и все-таки Келси частенько задумывалась о том, чтобы бросить надоевшее место и подыскать что-нибудь новенькое.
Что именно? Этого она не знала. Всегда подворачивалась какая-то новая работа, новое занятие, новое путешествие. Келси нравилось считать, что эти беспорядочные, судорожные метания стимулируют ее мозг, однако на самом деле они были просто попытками заполнить пустоту, в самом существовании которой она боялась себе признаться и природу которой не в силах была понять.
20 
