Глава 6

В розовом свете утренней зари Моисей наблюдал за тем, как кобылы ведут своих жеребят на водопой. Лошади знали порядок едва ли не лучше его: первой, горделиво помахивая хвостом, шла Большая Бесс, за ней – светло-рыжая упрямица Кармен, третьей вышагивала Верная, и так далее, и так далее. Замыкала строй пугливая, тонконогая Салли.

Рядом с кобылами скакали беззаботные жеребята, чувствующие себя в полной безопасности под защитой матерей. Они еще не знали, что всего через несколько недель им предстоит расстаться с беззаботной жизнью и впервые примерить узду, сделав первый шаг навстречу своей судьбе. Самых резвых и выносливых будут готовить к выступлениям на дорожке ипподрома или продадут на аукционе для жеребят-годовичков. Других станут тренировать для барьерных скачек или для выездки, Моисей, впрочем, не одобрял последнюю, которая казалась ему чем-то сродни цирку или ярмарочным балаганам, третьих кастрируют, четвертых оставят на ферме в качестве производителей.

Из нескольких десятков жеребят, как правило, только один или два обладали задатками будущих чемпионов. Моисей очень надеялся, что и среди этой группы найдутся такие, ибо каждую весну в Кентукки проходило новое дерби – состязания, на которых его воспитанники получали шанс отличиться.

Может быть, вот этот жеребенок – гнедой, со звездочкой во лбу – выйдет через два года на площадку для победителей? Наоми назвала его Задором за гордый, вызывающий наклон головы. Жеребенок отличался безупречной статью, с обеих сторон вел свою линию от чемпионов, но только время могло показать, достаточно ли у него сердца, чтобы вести нелегкую борьбу на скаковой дорожке.

Собственное сердце Моисея уже давно ныло и никак не желало успокоиться – слишком большие надежды возлагал он на последнее дерби и на Горди. Наверное, этого не стоило делать, ибо объединенная мудрость его индейских и иудейских предков учила, что негоже дразнить богов, но он не прислушался к этой мудрости, вложив все свои надежды и все свое сердце в короткую двухминутную гонку.

И расплата не заставила себя ждать.

– Какие красивые, – раздался за спиной Моисея голос Келси. – Трудно поверить, что на будущий год они уже будут ходить под седлом.

Моисей засунул руки в карманы и, не оборачиваясь, промолвил:

– Наконец-то ты соизволила появиться…

– Прошу прощения, я немного опоздала.

– Ты немного опоздала сегодня. Вчера тебя не было полдня. И целый день – позавчера.

– Мне необходимо было сделать кое-какие дела.

– Дела… – Моисей повернулся к Келси с намерением излить на нее свое разочарование и раздражение. Он нисколько не сомневался, что она это заслужила.

– Для каждого, кто работает на ферме, существует только одно дело первостатейной важности, по сравнению с которым все другие дела – пустяки. Это дело – лошади.

Он оттолкнулся от ограды и сердито зашагал к конюшне, и Келси с виноватым видом побрела следом.

– Мне действительно очень жаль, Мо, но я не могла…

Ей пришлось тормозить каблуками, когда Моисей неожиданно остановился, и все равно она едва не врезалась носом в его плечо.

– Послушай, девочка, это тебе не детский сад и не игровая площадка. Здесь нельзя остановиться, нельзя выйти из игры, чтобы подтянуть чулочек или завязать шнурок. Ты должна тянуть свою лямку с утра и до вечера, изо дня в день, потому что, если ты этого не сделаешь, кому-то другому придется исполнять двойную работу. И пока я за все здесь отвечаю, я либо заставлю тебя подчиняться всеобщему распорядку, либо – до свидания. Ну скажи, где тебя носило? Где ты болталась вчера, вместо того чтобы работать Чену вместе с тренером молодняка?

– Я была… – Келси прикусила язык. – Это мое личное дело.

– Ну вот что, отныне будешь делать стрижку и маникюр в свое личное время. А теперь – марш! Нужно чистить стойла и вывозить навоз.

– Но… Но мне нужно дрессировать Чену.

– Она уже на ринге – ее дрессирует другой человек. Когда он закончит, можешь немного ее прогулять. А теперь хватай вилы – и вперед!

Моисей повернулся и скрылся в своей конторе, а грумы и конюшенные мальчики, остановившиеся послушать, как Моисей проводит воспитательную работу, немедленно вернулись к своим обязанностям. Публичные нагоняи неизменно вызывали всеобщее любопытство, но никому не хотелось, чтобы его застали за праздным созерцанием чего-либо подобного.

  43