— Видела ли ты когда-нибудь что-нибудь более фантастическое, чем этот голубой цвет? Погрузись в него, ощути, почувствуй, как он существует. Насладись этим голубым Наттье!
— Кто это — Наттье?
— Французский художник XVIII века. Он создал этот цвет. Ты только представь себе, чего это стоит — сотворить такое чудо!
— Ах, как он красив! — прошептала она.
— Почему ты шепчешь?
— Он до того красив, что нужно обязательно сохранить это в тайне.
Я засмеялся: я понял, что́ она имела в виду.
Я провел ее в самое сердце голубизны. Изысканность этого цвета зажгла в нас бурную радость. Мы оба сидели, уткнувшись носом в подушечку, дабы полнее насладиться своим открытием.
— Я словно впервые вижу нашу комнату, — сказала Астролябия. — Словно до сих пор ничего здесь не замечала. Эта голубая подушечка… я словно никогда не видела такого цвета.
— Просто к тебе вернулась острота детского зрения, и ты все видишь так, будто тебе один или два года. Вспомни, как маленькие дети ведут себя в метро, — смотрят вокруг себя широко открытыми глазами, будто они тоже под кайфом.
— Подумать только, мы живем среди такого великолепия и ничего не замечаем!
— Ну отчего же — теперь замечаем, и это главное.
— А почему же, взрослея, мы перестаем видеть по-настоящему?
— Да потому и перестаем, что взрослеем. Мы подчиняемся суровым законам выживания, а они заставляют нас фокусировать внимание лишь на полезных вещах. И наши глаза отвыкают видеть красоту. Только благодаря этим грибам мы вновь обретаем прежнее зрение, присущее малым детям.
— Значит, поэтому я и чувствую себя такой счастливой?
— Да. Ты вдумайся: мы счастливы, как двухлетние малыши, которым, в то же время, предоставлена взрослая самостоятельность.
— А мне и думать не надо, я это чувствую всем своим существом.
Я обнял ее. Астролябия взглянула мне в лицо и расхохоталась.
— У тебя вся кожа исписана словами, — сказала она, притронувшись к моим щекам.
— Так прочти же их.
— Не могу. Это китайские иероглифы. Ты похож на меню «Золотого Будды».[24]
Я рассматривал ее, видя свое отражение в ее глазах. Любование Астролябией всегда превращало меня в какого-то восторженного безумца. А любование ею из глубин моего кайфа удесятеряло мое безумие, тем более что она и сама с головой ушла в дурман, и это было заметно: ее зрачки, расширившись, целиком заполнили глазницы, глазницы заняли все лицо, а лицо — всю комнату.
— Значит, ты и вправду мой возлюбленный? — удивленно спросила она.
— Очень надеюсь. А что, есть проблемы?
— Нет. Дай-ка мне рассмотреть, из чего ты сделан.
И она принялась изучать меня во всех подробностях, не поленившись заглянуть даже за уши. Ее голова, ставшая гигантской, то и дело приближалась к моей; я видел, как ее огромный глаз заглядывает мне в ноздри, и чудилось, будто я играю с какой-то великаншей в больного и доктора.
Потом она приподняла на мне свитер и начала прослушивать, приникая своей изящно закрученной ушной раковиной то к моей спине, то к грудной клетке, то к животу.
— Я слышу какие-то фантастические звуки, — возбужденно прошептала она.
— Это голос желания.
Она была заинтригована, послушала еще немного.
— Твое желание шумит как посудомоечная машина.
— Да, потому что оно многофункционально.
Она одернула на мне свитер и объявила, что осмотр закончен. Я констатировал, что наркотический дурман так и не ослабил ее бдительность в отношении дурацкого запрета на объятия, и обозлился на нее.
Альенора, лежавшая перед нами, походила на свою собственную надгробную статую.
— Как ты думаешь, ей хорошо?
— Да. Посмотри на ее лицо, на нем написано умиротворение. Она кайфует куда сильней, чем мы с тобой.
— А почему у нее глаза закрыты?
— Она правильно сделала. Попробуй сама.
Моя возлюбленная сомкнула веки и восторженно вскрикнула.
— Ну как? — спросил я.
— У меня в голове целая выставка современного искусства!
— Верно. Даже в Бобур ходить не надо.[25]
Она открыла глаза, потрясенная своими видениями.
— Значит, Кандинский, Миро и все другие — забыла, как их зовут, — тоже пробовали эти грибы?
— Да.
У нас завязывался классический разговор путешественников, который быстро надоел бы тем, кому не довелось проделать этот путь.
24
«Золотой Будда» (Buddha Bar) — парижский бар-ресторан в районе площади Согласия, в котором установлена огромная позолоченная статуя Будды.
25
Имеется в виду парижский Национальный музей современного искусства им. Жоржа Помпиду, расположенный на улице Бобур, откуда его второе название.