Тур вышел на крыльцо. Мирослав уже попрощался с тетушкой Званой, и его светлая фигура постепенно удалялась, растворяясь в сумерках. Тур бросился догонять.
Мирослав услышал его шаги - остановился, обернулся.
- Поговорить надо, - сказал Тур, и вместе с Мирославом пошел по дорожке к берегу.
Они сидели на мягкой траве, что выстлала берега Родны плотным ковром и не желтела почти до самой середины осени. Вечером в поселке не было тишины, но здесь, на берегу, звуки отчего-то казались приглушенней, слышнее было, как плещет рыба, как пищат летучие мыши над головой, шелестят перепончатыми крыльями.
Они молчали. Тур собирался завести разговор, но вот с чего начать да как говорить дальше - не знал. Мирослав неотрывно смотрел на воду, в гладкой поверхности которой отражалось серебро лунного света.
- Из-за Златы все грустишь? - спросил Тур, решив, что лучше начнет издалека.
Мирослав долго молчал, и Тур уже подумал, что не дождется ответа.
- Может, оно и правда к лучшему, - наконец сказал Мирослав. - Значит, не любила…
- Родителям-то сказал уже?
- Сказал, - вздохнул Мирослав. - Мама расстроилась. Но, сказала, лучше уж так.
- А отец?
- Отец? Да ничего не сказал.
Налетел ветерок, прошелестел листвой, стеблями травы не берегу, и затих.
- Ты это… - Тур потер пятерней затылок, задумался ненадолго, пытаясь подобрать слова. - Ты сильно сердит на меня?
Мирослав пожал плечами:
- Из-за чего мне сердиться?
- Ну… - растерялся Тур, - из-за Ромашки.
- Из-за Ромашки? - Мирослав все так же смотрел на водную гладь. - Нет, Тур. Если уж Ромашка сама выбрала, значит, так тому и быть. Чего мне сердиться?
Теперь Тур тоже нахмурился: Мирослав, несомненно, думал так, как говорил, стараясь не давать разрастаться обиде и на девушку, которая не захотела стать ему сестрой, и на друга, да только одно дело - что разум говорит, а другое - что сердце чувствует. А сердце, видать, болело.
- И все же ты крепко обиделся, - заключил Тур.
Мирослав покачал головой, и повисло молчание, показавшееся Туру слишком долгим, но прежде, чем он решил снова заговорить, послышался тихий голос Мирослава.
- Как-то сразу все так получилось. Злата ждать обещала - и не дождалась. Я, как приехали, - сразу родителям все сказал, да предупредил еще, что сестру приведу. И не привел… Я до сих пор понять не могу: почему?…
- А я вот и хочу тебе объяснить - почему, - пробормотал Тур.
Мирослав обернулся, посмотрел на Тура пристально и опустил глаза.
- На надо, Тур. Я и сам все знаю. Ты - человек легкий, веселый, ей и проще будет жить с тобой, у твоей матери. С моими родителями еще бы неизвестно как поладила. Да и Димка с вами вместе - веселее все-таки.
Он хотел подняться, но Тур положил ему руку на плечо.
- Ты погоди, - сказал он. - Я ведь не все тебе сказал. А-то говоришь-то ты все складно, да только все равно… Я же вижу, что обидели мы тебя, да и Ромашка переживает.
Мирослав остался сидеть на траве.
- Сильно болеет? - тихо спросил он.
- Сильно, - вздохнул Тур. - Мать говорит, что ничего страшного. Ну, ей лучше знать, она в этом понимает. Ты знаешь… Ромашка пошла бы к тебе сестрой, да это… Нехорошо это было бы. Ты понимаешь, Мирослав, лучше пусть уж моей сестрой будет. Меня-то она не любит.
- Как же? - брови Мирослава чуть приподнялись. - Братом назвала, а ты говоришь - не любит?
- Ну… как брата она меня любит. И тебя любит, но по-другому…
Мирослав медленно повернул голову, посмотрел на Тура, вновь отвернулся к реке. И закрыл лицо ладонями.
Наутро Ромашка проснулась рано, за окном пели птицы, первые лучи едва-едва освещали помещение. Голова не болела, и температуры тоже вроде не было. Ромашка села. Тело казалось необычайно легким, но когда девушка встала на ноги, коленки задрожали и едва не подогнулись. Придерживаясь за стенку, Ромашка вышла в горницу. Тур с Димкой уже позавтракали, и тетушка Звана послала их на огороды, а сама сидела на лавке под окном, вышивая сыну новую рубашку.
- Как ты, дочка, получше? - с улыбкой спросила она.
- Да, кажется да, - ответила Ромашка и тоже опустилась на скамью.
Мать Тура отложила вышивку и пошла к печке. Вскоре перед Ромашкой стояла тарелка с дымящейся кашей и кусочками мяса.
- Ешь, девочка, ешь. Тебе бы теперь сил набраться…
Ромашка не хотела бездельничать, но руки были еще слабы, и непослушные пальцы не хотели даже иголку держать как следует. Девушка покормила собаку, посидела немного во дворе, глядя за реку, туда, где на огородах Тур с Димкой урожай собирали. Она видела лишь несколько белых точек, и которые из них - ее названные братья, не разглядела.