36 
Ее намерения уйти он опасался не более чем вечернего захода солнца, зная, что на следующее утро оно вновь появится на горизонте в урочный час. Но неужели ей приятнее быть бесправной любовницей, чем законной женой? Это в его голове не укладывалось.
Ее отказ виделся Хоакину нелепым. Ему предстояло разрешить этот парадокс. Следовало открыть глаза несознательной женщине, разъяснить все плюсы и минусы супружеского статуса, посулить что-то… Ему казалось, что женщина всегда готова стать женой своего мужчины, вся сложность кроется в степени зрелости потенциального мужа. А уж если мужчина вполне созрел для брака, то женщина должна безоговорочно принять его решение создать семью. Иного не дано.
Хоакин постановил приступить к решению этой каверзной задачи. У него был предлог не отпускать пока Кассандру. Он ожидал отложенную встречу с британскими оптовиками, на которой Кассандра, согласно предварительному договору, должна была играть роль его переводчицы. Так он мог еще некоторое время держать ее при себе.
Но проигрывать Хоакин Алколар не собирался…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Кассандра просыпалась с трудом. Не всегда, а только в тех случаях, когда день был отравлен каким-либо происшествием. От этого и видения были дикими и голова мутная.
Ее сон был глубок, глубок, как колодец, в который она свалилась, как только голова коснулась подушки. И, возможно, долго бы еще проспала, если бы солнце не ударило по глазам.
Женщина поморщилась, повернувшись на другой бок.
Кассандра знала, что первая мысль после каждого ее утреннего пробуждения уже целый год была о Хоакине. Был ли он с ней рядом или не был, хотела ли она этого или не хотела. Но он был не только первой и последней ее мыслью, но также героем каждого ее сна. Она не изменяла ему ни при свете дня, ни в беспамятстве сна, ни в мыслях, ни в реальности. Таковой была ее судьба.
Знала ли она, почему отказывается от замужества?
Она знала, что бессилие ввергло ее в такую зависимость. Знала, что стала жертвой необуздываемого влечения к нему. Знала, что должна побороть эту слабость. А согласие стать его женой означало бы поражение в этой борьбе.
Кассандра не могла не осознавать того, насколько она голодна. Ей так и не удалось поужинать, вместо завтрака был ранний ленч, так что она ничего не ела почти двадцать четыре часа. А это означало необходимость встать, одеться, пойти на кухню. Но ее апатия готова была перекрыть собой даже острый голод. Женщина все же заставила себя подняться, хотя очень не хотелось этого делать.
— Что тебе приготовить на завтрак, дорогая? — весело и буднично обратился к ней Хоакин Алколар, который словно специально дожидался се на кухне.
— Я не знаю, — мрачно ответила ему Кассандра. Она была намеренно холодна с ним, но не от безразличия, а совсем наоборот.
Кассандра избегала встречаться с ним взглядом, ибо знала, насколько непрочна ее независимость.
— Не знаешь, что бы ты хотела на завтрак? — переспросил Хоакин, полагая таким образом склонить Кассандру к более многословным объяснениям.
Но она промолчала, бесцельно обводя глазами полки холодильника.
— Может быть, я могу тебе что-то посоветовать? — вновь вызвался Он.
Кассандра воздержалась от ответа, но вдруг красноречиво поморщилась, глядя на содержимое холодильника. Через секунду женщина с отвращением захлопнула дверцу.
Хоакин настороженно посмотрел на нее, задумался, после чего на свой страх и риск спросил:
— Не настало ли время поинтересоваться, чьего ребенка носишь? Моего или расторопного братца Рамона?
— Значит, и заблуждения вспоминаются, а не только факты? — недовольно осведомилась Кассандра.
— А ты, по всей видимости, не желала того, чтобы я вспомнил, — холодно предположил Хоакин. — Я же наконец могу сказать, что от амнезии не осталось и следа.
— С чем тебя и поздравляю, — раздраженно парировала Кассандра.
После ночного разговора ей представлялось нелепым бояться его подозрений, гипотез, мнимых воспоминаний. Долгие дни тревожных ожиданий подавили остроту ее ощущений. Она была реально безразлична к его вспышкам. Кассандра твердо полагала, что прошедшей ночью их отношения преодолели точку необратимости. Было сказано слишком многое, что невозможно было игнорировать. Было сказано лишнее, чего не следовало говорить людям, уповающим на лучший итог.
36 
