157 
– Вот-вот! И за это я только с тобой. Потому что ну где я ещё разыщу такую девочку, что шпарит наизусть абзацы из Тэффи, из Аверченко, из всего того, что знаю я, что мне понятно? Кому я ещё смогу сказать: «Трудно понять китайцев и женщин. … Женская ложь часто напоминает мне китайский корабль величиной с орех – масса терпения, хитрости – и всё это совершенно бесцельно, безрезультатно, всё гибнет от простого прикосновения…» [47] – и меня поймут?
– В общем, как обычно ушёл от ответа.
– Напротив – этим я лишь подчеркнул, что мне ты нравишься честной. Такой, какая есть. Кстати, твоя реакция – лишь наглядный пример того, что знать и понимать – две большие разницы, как говорят в этом городе. Ты наизусть помнишь произнесённые мною чужие слова, но ты не поняла, почему я привёл именно их.
– Вот самый умный, да?!
– Да! – Примус схватил Полину в охапку. – Но и ты очень способная и быстро учишься!.. – И тут же отстранившись, делано-равнодушно: – Ты сегодня дома ночуешь, детка?
– А ты?
– Конечно.
– Значит, и я конечно.
– Я счастлив!
– Не паясничай!
– Я не паясничаю. Я действительно буду счастлив, если ты сегодня ночуешь дома.
Да-да! Тогда, после эпизода тупого доказательства извечной тупой же мужской теоремы, он отмылся и пришёл к Полине с цветами. И ей ничего не оставалось, как принять и цветы, и его, отмытого. И секс у них, разумеется, состоялся. Разве может рано или поздно не состояться секс у молодых людей, неравнодушных друг к другу. Другое дело, какой это был секс… Вот тут, пожалуй, очень сложно. Потому что Примус очень чутко реагировал на часто меняющиеся состояния-настроения Полины. Он так и не смог стать с ней до конца самцом, что неплохо само по себе, если вам нужен папа, брат или друг. Но вовсе не способствует гармонии отдельно взятой опции совместной жизни мужчины и женщины. Полина, в свою очередь, не чувствовала к нему ни особенного влечения, ни, тем более, страсти, и даже тупого животного желания так ни разу и не возникло, как он ни старался довести её до такового. Потому что если бы она просто хотела – вот просто, обезличенно хотела, – то и ему было бы проще. И вот скажите пожалуйста, а?! Примус был очень хорош собой. И фигура, и лицо. И умел всё, что по рангу «взрослого мужчины» полагается уметь, и сверх того. Но…
Прелесть какие трепетные молодые идиоты.
Кажется, после – им было интереснее, чем во время. Он захлёбывался нежностью, а она могла часами сидеть у него на коленях, обнажённая, обняв его одной рукой за шею, размахивая зажатой в другой сигаретой, и болтать, болтать, болтать… «А помнишь?..»
– А помнишь, как я припёрлась к Ольге Селиверстовой, когда к ней должен был прийти «знакомиться» какой-то мальчик?
– Помню. Ты – гадкая девчонка. Зачем тебе это было надо?
– Да если б я знала! Какой-то бес прям в спину тыкал. И потому что все они – вредины. И меня не любят! Они меня прямо ненавидят!
– Бесёнок! Никто тебя не ненавидит. А что они тебя не любят, ну так ты и не лесбиянка… Я надеюсь! – Лёшка целовал Полину в плечо.
– Фу!.. Ну, не не любят и не ненавидят, но всё равно… Всегда между собой шушукались, а как я подходила просто вежливо поздороваться, так такие морды делали!
– И тут я мог их понять. Солнышко, я же уже говорил тебе когда-то, что женской дружбы и женского участия в твоей жизни тебе не обломится.
– А Тонька?!
– Тонька тоже блядь. Не такая, как ты, попроще. Но тоже блядь. Вы с Тонькой как бы два боевых товарища – один постарше, другой помоложе. Подругами вас назвать сложно. Да и зачем тебе подруги, детка? – И Примус целовал Полину в ушко.
– Отстань! – отмахивалась она. – Так вот, ты знаешь, что меня поразило больше всего? То, что наша Вторая Ольга, оказывается, играет на скрипочке! – хихикала Полина. – Ты знал?
– Да, детка. Я знал. Что она училась в музыкальной школе по классу скрипки.
– Ну кто бы мог подумать?! А откуда ты знал?
– Оттуда же, откуда и все люди узнают что-то друг о друге, – из разговоров.
– Нет, ну как вспомню – так вздрогну… Вхожу я вся такая в шортах выше некуда, а там…
Да, Вторая Ольга – та самая, из комнаты в колхозе, та самая, что изображала из себя разбитную девицу, потерявшую девственность ещё в школе и мечтающая поскорее отхватить мужа в институте, – первые годы даже не встречалась ни с кем. Надо же! Сперва она жила в общежитии, а потом сняла угол. Да-да, угол, а не комнату и не квартиру. Угол комнаты в коммунальной квартире, зато – напротив института. Квартира хоть и коммунальная, но была с ванной комнатой, а не только с туалетом. А старуха, угол сдавшая, была хоть и сильно храпящая – но интеллигентная. Опять же – на пенсии, а поболтать не с кем. А тут студентка разговорчивая. И сорок рублей на улице не валяются. Это ж только Полина Примусу за пятнадцать рэ сдавала на свой недолгий замужний год свои пенаты. Да и то потому, что он насмерть стоял, чтобы не даром. Как будто он мало на неё потратил… Так, стоп! Нельзя считать, кто сколько на тебя потратил. Примус говорит, что с этого начинается психология шлюх. А психология альфонсов начинается с бесплатного пользования дружбой и любовью женщины… В общем, и компания бабуле, и прибавка к пенсии. Пенсионерка была вовсе не бесхозная – было кому о ней позаботиться. Но как-то так вышло, что вся близкая родня – дочка, зять, внук – все в Питере живут. И внучок любимый ненаглядный к бабушке только летом приезжает. Раньше, пока маленький был, а она помоложе – так и на осенние-зимние-весенние каникулы и на всё лето отправляли. Потому что зять у неё военврач, раньше вообще в Североморске служил, а дочка – в Питере ждала. Вот на каникулы малого – в Одессу, а сама – в Североморск. Не брать же ребёнка туда? Ему тут солнце, витамины, а дочке там – любовь и всё такое. А сейчас внук вырос и учится в Военно-морской медицинской академии. Так что бывает только летом и то так… на неделю. Жениться бы ему надо, да когда тех девушек искать. И девушки сейчас, Оленька, знаете какие?! Нет-нет, вы не такая! Но я же вижу, какие они в основном. Тут же ваш главный корпус прямо напротив – только из окошка смотри. Юбки – одна другой короче! Матерятся, с парнями тискаются! А вы, Оленька, всё сама да сама, и юбки у вас правильной длины. Вот приедет Олежек…
157 
