Вместо ответа Алёна повернулась к Северному и, как две ромашки, распахнула глаза. Правый зрачок был в норме, с учётом освещённости. Левый – с бусинку бисера.
– На самом деле я умерла давным-давно. Точнее – меня убили. Я – зомби! – и расхохоталась.
– Чудеса! – Всеволод Алексеевич подал ей руку, про себя в очередной раз хорошо подумав о Сене – при всей его болтливости, он не сливает чужих «интересных дел». Во всяком случае, «интересных дел» тех, кто ему дорог. За десять лет мог бы и найти время, и повод, и место!.. Она же сказала, что Сеня давно пытался. Но Семён Петрович никогда и ничего об Алёне Дмитриевне не рассказывал!
Из динамика домофона на дежурное приветствие «Мам, это я!» ничего не ответили, но магнитный замок издевательски щёлкнул.
– Второй этаж. Маму зовут Маргарита Пименовна.
Рита Бензопила стояла в коридоре.
– Здравствуй, мать! – Всеволод Алексеевич чмокнул её в щёку и вручил букет.
– Здравствуйте, Маргарита Пименовна! – вежливо сказала Алёна Дмитриевна и доброжелательно улыбнулась.
– Заходите! – только и бросила матушка Северного.
Ритин внезапный речевой минимализм, обычно так нехарактерный для неё, был обусловлен тем обстоятельством, что вот уже лет десять её, мягко сказать, великовозрастный сын не приводил в дом матери ни девушек, ни женщин, никого вообще. Если бы Рита Бензопила была чуть более подвержена стрессовым внешним воздействиям, можно было бы сказать, что она в шоке. Но поскольку шок – это клиническая категория для обозначения критических состояний, в результате которых развивается кризис макро– и микроциркуляции, а также синдром полиорганной и полисистемной недостаточности, то, в общем-то, при виде всего лишь женщины, пусть даже и такой красивой, как Алёна Дмитриевна, шок не возникнет ни у кого. Так что если у кого-то на лбу просто написано: «Я в шоке!» – это всего лишь литературщина. Вот если бы матушка Всеволода Алексеевича рухнула к его ногам, то стоило бы проверить ЧСС и АД. Иди знай, не в шоке ли?
– Можете не разуваться! – обратилась Рита Бензопила к Алёне Дмитриевне.
Это прозвучало как: «А ты кто такая?!»
Матушки могут сколь угодно хотеть устроить судьбу своих давно уже выросших, если не сказать – стареющих, сыновей, но любое вот такое внезапное вторжение самки, наверняка претендующей на полновластное и единоличное владение её кровиночкой, в девяносто девяти, запятая, девяносто девяти процентах случаев вызовет именно такую реакцию: «А ты кто такая?!» Этот раздражитель совершенно одинаково действует на матерей. И даже за безобидным по форме: «Можете не разуваться!» – кроется всё та же донельзя обидная суть.
Больше всех от «Можете не разуваться!» обалдел именно Всеволод Алексеевич. Потому что матушка изводила своим иезуитски-вежливым: «Будьте любезны, разуйтесь!» даже бедолагу участкового терапевта. Хотя сама полжизни пропахала таким же участковым. Педиатром. И понятно, какие чувства испытывала прежде, особенно в периоды эпидемий гриппа и прочих ОРЗ, ОРВИ, когда вызовов за день – лошадь копыта отбросит. А у лошади-то никто не требует всякий раз снимать подковы. А ещё Рита Бензопила маниакально блюла чистоту в этой огромной квартире, напиханной всякими особо ценными ненужностями, преподнесёнными некогда её мужу – отцу Всеволода Алексеевича. Почётное место занимал, например, сувенирный скальпель в двадцать натуральных величин, выполненный из осколков какой-то мины, преподнесённый майором войск «Дяди Васи»[7]. Отец Всеволода Алексеевича был известным хирургом. Известным военным хирургом. Хирург-полковник. Это ещё хуже, чем эсквайр-оленевод. Так что матушкина психика была крепка – поживите с военным хирургом, узнаете, почём продление времени активации рецепторов нейротрансмиттерами в постсинаптической мембране! Такой стимулирующий эффект, что никакого кокаина не потребуется! Но отец и матушка любили друг друга нежно и трепетно всю свою долгую совместную жизнь, хотя стороннему наблюдателю иногда могло показаться, что они друг друга ненавидят. Так, бывало, разорутся… Маргарита Пименовна очень страдала после смерти мужа, и потому квартира эта была как бы не совсем квартира, а практически музей полковника, доктора медицинских наук, академика Северного Алексея Всеволодовича. А в музее положено надевать холщовые тапки. Так что у Всеволода Алексеевича практически отвисла челюсть на материно: «Можете не разуваться!» Но, как тут же выяснилось, это относилось только к гостье. На сына Рита зашипела: