13 
— Ах, да. Наверно, Олаф принес.
Она подошла, чтобы прочесть этикетку.
— «Кло-вужо» две тысячи третьего года. Это хорошее?
— Замечательное, откройте-ка.
Я сам удивлялся своему развязному обращению с ней.
— Мы будем ужинать в кухне или в столовой?
В кухне не было французских окон, что и определило мой выбор. Сигрид, которую наверняка звали не Сигрид, поставила приборы. Я сварил макароны и подал все на стол.
— Очень вкусно, — вежливо проронила она.
— Съедобно. Я приготовил много, чтобы осталось на завтра. Это блюдо становится вкуснее, когда постоит.
Я думал огорчить ее перспективой есть и завтра. Она же, воспользовавшись этим предлогом, едва прикоснулась к еде: «Вы же сказали, что завтра будет вкуснее».
Меня всегда раздражали женщины, которые не едят, а ковыряются в тарелке. Я чуть было не сказал ей об этом, но одумался: нельзя откровенно хамить человеку, который так любезно принимает меня в своем доме и угощает «Кло-вужо» 2003 года.
— Это, знаете, замечательное вино.
— Наверно, — кивнула не-Сигрид, отпив глоток. — Мой вкус недостаточно тонок, чтобы его оценить.
— Вам не нравится?
— Не так, как хотелось бы.
— Понятно. Вы экстремистка — шампанское и только шампанское.
— Вот именно.
Я по-прежнему не решался спросить, как ее зовут. Мне до того хотелось это знать, что от чрезмерного любопытства вопрос прозвучал бы слишком интимно. Однако было еще немало вопросов, которые меня так и подмывало ей задать: кем был Олаф, кто, по ее мнению, я, какие общие дела нас связывали? Вот эти темы и вправду были табу. По сравнению с ними область ономастики представлялась вполне безопасной. Возможно, было даже невежливо не спросить ее об этом.
— Как вас зовут?
Она улыбнулась:
— Как вам хочется.
— Что-что?
— Как бы вы хотели, чтобы меня звали?
— Какая разница, чего бы я хотел? Скажите мне ваше имя.
— У меня его нет. То, что значилось в паспорте, так ко мне и не пристало. У матери был склероз, и она звала меня каждый день другим именем. Отец и брат вообще никак не звали. А в школе ко мне обращались по фамилии, которую я, к счастью, сменила.
— Почему к счастью?
— Потому что моя фамилия была Батист. Это мужское имя. Странно себя чувствуешь, когда тебя кличут Батистом.
Я невольно вздрогнул. Повисла пауза.
— Кстати, — нарушил я молчание, — это имя дает вам право крестить. Так что можете сами выбрать себе любое. Как вы себя называете, когда говорите сами с собой?
— Никак не называю. А вы себя?
— А как же! Бывает, выругаешь себя в сердцах: «Батист, какой же ты болван!»
— Вы назвали себя Батистом! — расхохоталась она. — Я совсем заморочила вам голову.
Я постарался загладить промашку:
— А как зовет вас Олаф?
— Шведским именем.
— Вам нравится?
Она пожала плечами:
— Я привыкла. Лишь бы не Батистом, все остальные имена я люблю.
— Даже Гертруда?
— Гертруда — хорошее имя.
— По мне уж лучше Батист.
— Я не люблю мою семью, как же мне любить это имя? И потом, знаете, мне это нравится: носить то имя, которое человеку хочется мне дать.
— Получается что-то вроде временной работы.
— Вот именно.
— Какое же имя выбрал для вас Олаф?
— Я вам не скажу. Не хочу влиять на вашу фантазию.
Я сделал вид, будто задумался, внимательно глядя на нее: так рассматривают альбом с образцами, выбирая краски. Она, похоже, блаженствовала под моим пристальным взглядом. Я понимал ее: ей хотелось переживать ad libitum [3] тот особый момент, который каждый из нас переживает лишь однажды в жизни и, как правило, не сознавая этого: момент получения имени.
На самом деле мой выбор был уже сделан. Больше всего меня поразило, что я инстинктивно, еще не зная об отсутствии имени, окрестил ее. Как будто угадал ее желание и исполнил его, дав ей это имя, к которому сам уже успел привыкнуть.
— Сигрид.
— Сигрид, — мечтательно повторила она. — Как красиво.
— Это имя дал вам Олаф?
— Нет.
— Какое же выбрал он?
— Вас это не касается.
— Вы всегда храните в тайне имена, которые вам дают?
— Да, если меня связывают с человеком близкие отношения. Олаф — мой муж.
— А если не говорить о близких людях, самое необычное имя, которое вы когда-либо получали, — какое?
— Почему это вас так интересует?
13 
