ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Мода на невинность

Изумительно, волнительно, волшебно! Нет слов, одни эмоции. >>>>>

Слепая страсть

Лёгкий, бездумный, без интриг, довольно предсказуемый. Стать не интересно. -5 >>>>>

Жажда золота

Очень понравился роман!!!! Никаких тупых героинь и самодовольных, напыщенных героев! Реально,... >>>>>

Невеста по завещанию

Бред сивой кобылы. Я поначалу не поняла, что за храмы, жрецы, странные пояснения про одежду, намеки на средневековье... >>>>>

Лик огня

Бредовый бред. С каждым разом серия всё тухлее. -5 >>>>>




  33  

Впрочем, автор снова о себе, а до истории автора и его большой собаки ещё много воды из-под кранов утечёт. К тому же наверняка у вас есть собственная история мученичества. Вы кому-то не позвонили, хотя хотели, а теперь уже некуда. Вы не встали ночью и не поехали на другой конец города или не полетели утром на другую сторону планеты, потому что сочли это нерациональным, а теперь уже не к кому. Вы с кем-то поругались из-за ерунды, а он ушёл и не вернулся никогда и ни к кому. Вы самому главному не сказали самого главного под стопку наливки. И очень даже может быть, вы со своей собственной историей мученичества давно смирились, как рано или поздно все взрослые смиряются с тем, что сон – это отдых, смерть – это не с тобой, и воды времени таки конечны.

История смирения, или «Торжество реализма» (Шарик)

Там где-то в уровнях листьев,

В геометриях неэвклидовых,

Вместе с законами физики

Спят на ветвях друиды.


Уж какое по счёту столетие

Земля их баюкает гневом,

Разбавляя холодной местью

Горячей любви напевы.


Эти песни придут ко времени

К детям без дома и дола,

Как ветер сдувает семя

Детей без рода и племени.

Не знаю, как вам, автору же в своё время, как и в тождественное время Насте, казалось, что белые грибы растут только в России. В подмосковных смешанных лесах, хвойных поволжских. А вот в Украине белых грибов нет. Как нет и самой Украины. УССР есть где-то в бумагах – в свидетельстве о рождении, в паспорте, в аттестате, в дипломе, – а Украины нет. Родной город Насти, как и родной город автора, был русским. В нём говорили по-русски, рождённые им писатели думали и творили по-русски, нанизывая свой талант на цветные нити украинских, идиш, польских, греческих и бог ещё знает каких слов. Наш с Настей город был таким же русским, как российская Москва, татарская Казань, марийская Йошкар-Ола и мордовский Саранск. Русским, как греко-татарско-турецких кровей мариупольский художник Куинджи и феодосийский армянин Айвазовский. Русским, как украинские степи, скалистый берег Крыма и питерские белые ночи. И Киев был русским. Разве может быть нерусским Андреевский спуск? Киев был не просто русским. Прямо-таки матерью городов русских, отцом русского писателя Булгакова и музой русского же писателя Куприна. А ещё Киев был соседом нашего с Настей родного города, соревновавшийся с ним в выращивании каштанов и роз. Но в розах всё равно всех обошёл русский южный берег Крыма. В своё время все Янаки, Ставраки и даже папа Сатырос[37] были для автора и для Насти русскими. Ей, как и автору, казались русскими слова «шлимазл» и «тухис», произносимые рыхлыми пожилыми еврейскими дамами, восседавшими жарким летним днём на крохотных скамеечках маленьких двориков нашего русского города в лёгких ситцевых халатах, открывающих дряблые руки, и в непременных байковых розовых панталонах. Русским было аканье Настиной московской родни и оканье нижегородских знакомых. Тягучий, мягкий, как неостывшая карамель, черноморский говор и чуть ломкий, твёрдый, как охлаждённый солёный шоколад балтийский разговор были манерами русского языка. Странные гортанные татарские фразы Настиного друга детства Ильдара и «эрзянь цёра дурак пря»,[38] которые частенько говаривала троюродная бабка, родом из деревни Шугурово, своему великовозрастному сыну, тоже были для неё русскими. Все эти носы, разрезы глаз и цвета волос – всё это в своё время в сознании Насти, как и в авторском сознании, было неделимо русским. Она была русская. Автор была русская. Все и всё были для нас, в наше время, русскими. Люди, собаки, города и особенно белые грибы подмосковных смешанных и поволжских хвойных лесов.

А потом внезапно – для нас в наше время – оказалось, что есть Украина. И есть украинский язык, совсем не похожий ни на русскую мову Николая Васильевича Гоголя, ни на симфоническое благозвучие «Энеиды» Котляревского, ни даже на непонятное наречие, на котором записаны Иваном Франко кровожадные сказки западноукраинского народа. И ещё есть украинские белые грибы – близнецы русских белых грибов. Только по-русски белый – и житник, и краковяк, и боровик. По тому же «украински», что внезапно оказалось, он «грыб». Все остальные грибы имеют украинские названия, а боровик – просто «грыб».

Настя стоит в лиственном лесу где-то на границе Винницкой и Хмельницкой областей, удивлённо смотрит в огромную плетёную корзину, полную «с горкой» белых грибов, и явственно ощущает, что всё происходящее с ней как-то не по-русски. И здесь не Россия. Здесь – Украина. Настоящая Украина, где врач – «ликарь», писатель – «пысьмэннык», лето – «лито», водка – «горилка», белый гриб – просто «грыб», а выйти замуж, пожениться – «выйты замиж, одружытыся». И почему-то эта, в принципе красивая напевная разновидность славянской речи для неё более нерусская, чем урумский[39] язык мариупольских предместий. Настин русский Вавилон рухнул, и она перестала что-либо понимать в происходящем на развалинах.


  33