И ты узнаешь, что такое настоящий кошмар!
«Нет, – подумал Черепанов, – у дикости есть много больших плюсов. Например, лицемерия поменьше».
Он ошибался, полагая здешнее общество более диким, чем то, где родился. И насчет лицемерия – тоже ошибался. Мир, в котором он сейчас оказался, был первоосновой всей европейской культуры – политики, этики, законодательства и государственности. Со всеми их плюсами и минусами. И как всякая основа, он во многом был глубже и правильней многочисленных построек, выросших на фундаменте Римского Миропорядка. К сожалению, Черепанову не суждено было увидеть Рим в эпоху расцвета. Только накануне гибели. Но гибель Тысячелетнего Рима – дело долгое. Изнутри и не заметишь, что титан умирает. Все кажется – это не смерть, а лишь временная полоса неудач, как уже не раз бывало. Может, потому и умирают великие государства? Когда череда взлетов и падений становится слишком длинной и кажется естественным, что за провалом следует подъем? Когда всем – и подданным, и власть предержащим – кажется, что выход из пике должен произойти сам собой? Что история проворачивается, как туша на вертеле, подставляя огню то один, то другой бок? И забывается вдруг, что кто-то должен крутить вертел, а кто-то – срезать мясо до того, как оно обуглилось. А туша при этом становится все тоньше и тоньше…
…Оленья туша неторопливо поворачивалась на вертеле, которым служила грубо оструганная жердина, установленная на рогатках. Сотрапезники отмахивали ножами куски – по мере готовности, сдабривали солью, дули на горячее мясо…
Плавт, снимавший обжаренные, шкворчащие куски небрежным и идеально точным взмахом ножа, тем же движением ловко забрасывал их в глиняную миску, из которой ели детишки – мальчик лет пяти и заморенная девчушка года на четыре постарше.
Девчушке кентурион напоследок сунул кусок медовых сот, которым она поделилась с братцем.
Черепанов, зная темперамент и установки кентуриона, опасался, как бы Гонорий не стал к ней приставать, но, видимо, даже с точки зрения любвеобильного Плавта, девчонка была еще слишком мала. Что же касается двух присутствовавших женщин…
Возможно, они не отказали бы славному воину, а их мужчины не стали бы возражать (интересно, как бедолаги могли бы возразить Плавту?), но уж больно грязны и невзрачны были эти крестьянки. Кстати, именно крестьянки, в первоначальном значении этого слова. На обеих Геннадий заметил маленькие деревянные крестики. А старший из мужчин после трапезы пробормотал что-то вроде «Pater noster» [57] .
Внезапно тонкий жалобный вой пронзил темноту. Совсем близко. Стреноженные лошади, пасшиеся неподалеку, нервно заржали и подались к людям.
Даже слой пыли не мог скрыть, как побледнели женщины. Да и мужчины занервничали.
– Лупус, – прошептала девочка. – Волк.
И тут же получила от матери оплеуху.
– Накличешь, дура!
– Оставь ее, – спокойно уронил Плавт. – Ну, волки. Что с того? Пойдем, Геннадий, лошадей привяжем на всякий случай.
Черепанов поднялся.
За все время их совместного путешествия волков он не видел ни разу. И не слышал. Следы – да. Следы попадались. И волчьи шкуры у варваров по ту сторону Дуная встречались столь же часто, как сапоги типа «казак» осенью на Арбате.
Вой раздался совсем близко. И тут же солисту ответил целый волчий хор.
– Кровь учуяли, – сипло произнес старший из мужчин. – Его кровь. – Он показал на недоеденную тушу оленя.
– Может, отдать им? – неуверенно предложил второй.
– Вот еще, – проворчал Плавт. – Волков жареным мясом кормить. Да я их лучше сам съем! Вместе с хвостами! – Кентурион подмигнул перепуганной девчонке.
Та неуверенно улыбнулась.
Черепанов ощутил, как редеет сгустившийся над поляной страх. Даже ему как-то спокойнее стало…
В следующий миг он вскочил, словно подброшенный пружиной. Ширкнул выдернутый из ножен меч – серый зверь с тусклыми красными глазами отпрянул назад и застыл между двух кустов. При свете костра была видна нитка слюны, свисающая из пасти.
– Обнаглели, – проворчал Плавт.
Он единственный как сидел, так и остался сидеть.
– Совсем обнаглели. Добро бы зима была, а то ведь осень…
Еще один волчара возник по ту сторону костра. С той стороны, где были привязаны лошади и ослик. Животные уже рвались с привязей…
– Раз, два, три… – спокойно считал Плавт. – Четыре, пять… Восемь.