Особенно,... 
30 
Княжна взглянула на него, но уйти не могла, пока он не открыл дверь. Герцог же спокойно продолжал:
– Повторяю, вы молоды и, кроме того, очень красивы.
Многие женщины в мире готовы были бы на любые страдания, чтобы обладать этими двумя ценностями.
Она не сводила с него изумленного взгляда, будто не верила, что правильно поняла его.
Княжна отвернулась к двери, дожидаясь, что он откроет ей.
Он пропустил княжну, и она с удивительной поспешностью исчезла в коридоре.
Герцог, улыбаясь, прошел в свою каюту. Его не покидало ощущение, что он выиграл трудную битву.
Когда он удобно устроился в кресле, чтобы еще раз обдумать беседу с княжной, дверь в каюту открылась и вошла Долли.
– Я думала, что ты возвратишься в салон, Бак, – сказала она с упреком, прежде чем герцог успел встать.
– Я уже собирался идти к вам через пару минут.
– Тебя так долго не было, – сказала она, – и я видела княжну, выходившую отсюда. Она была с тобой?
– Мы говорили с ней о здоровье ее отца.
– И только?
Ее вопрос вызвал в герцоге раздражение.
– Княжна перенесла столько невзгод за эти годы, – сказал он, – прошла через страдания, которые сломили бы многих женщин. Надеюсь, Долли, что ты будешь добра к ней, все наши русские гости очень нуждаются в доброте.
– Я буду к ней добра, как ты говоришь, если ты будешь Держать свои руки подальше от нее.
Слушая, как она это говорит, герцог впервые обратил внимание на грубоватую вульгарность в ее характере.
Чрезмерная ревность женщин всегда коробила герцога.
Хотя он привык к проявлению такого рода эмоций, поскольку, к сожалению, женщины обычно любили его больше, чем он их, но теперь его раздражало собственническое отношение Долли к нему.
– Ты остаешься здесь, – спросил он, – или мы пойдем вместе в салон?
– Я готова остаться с тобой здесь наедине, – ответила Долли, – и хотелось бы, чтобы ты уделял мне значительно больше внимания, чем ты это делал за последние двадцать четыре часа.
Герцог знал, что она на него обижается, потому что он не пришел к ней в каюту прошлым вечером.
Он был в таком радостном настроении после спасения Великого князя и его спутников, что вместе с Гарри и Джорджем остался тогда побеседовать с князьями.
Они засиделись допоздна, слушая потрясающий рассказ князя Ивана об их приключениях с 1918 года, когда они узнали о гибели императорской семьи, а также о том, что Великий князь тоже числился в списке смертников.
Князь рассказывал о том, как они мыкались, странствуя с одного места на другое и тратя последние сбережения. Они были вынуждены продать за бесценок сохранившиеся у них драгоценности и вещи.
– Княжне, очевидно, было особенно тяжело, – заметил Гарри.
– Она вела себя великолепно! – ответил князь Иван. – Когда мы пустились в странствия, она была еще ребенком и» взрослела в таких условиях, которые не выдержали бы и взрослые женщины.
– Княжна ко всему относилась как к приключению, – вспоминал князь Александр, – но вы представляете, она росла и с годами – в девятнадцать, в двадцать, двадцать один год – все боялась, что с нами что-то случится и тогда она останется одна.
– Это стало еще одной проблемой для вас, – заметил лорд Рэдсток.
– И очень серьезной, – согласился князь Иван. – Меня приводило в ужас, когда я видел, какие взгляды бросали на нее мужчины. К счастью, она в каком-то смысле еще очень юна, но с другой стороны – мудра как Соломон.
Князья переглянулась с улыбкой, и было видно, что их любовь к Милице могли понять только они.
Джордж Рэдсток не переставая расспрашивал их, и они без устали рассказывали о своих приключениях.
Герцог наконец ушел в свою каюту, уверенный, что князья заснут глубоким сном, едва их головы коснутся подушек.
Он еще долго лежал без сна, размышляя об услышанном, и сравнивал князей с арабскими скакунами, которые, невзирая ни на что, не утратили свою породу, живость и мудрость, остались верны себе в таких условиях, которые сломили бы других мужчин.
Он мельком, как бы невзначай, вспоминал, что Долли наверняка ждет его, но истории князей и собственные раздумья о них отвлекали герцога, и он старался не думать о Долли.
Внезапно его словно озарило – он понял, что Долли его уже не интересует.
Ее красота вызывала в нем прежде физическое влечение, хотя он видел и ее алчность, и жадность, и старался быть терпимым к некоторым чертам ее характера, которые раздражали его.
30 
