88 
От первого же рывка через открытый задний борт из кузова на каменную мостовую выпали два тяжелораненых — поляк Корженевский и Плотников — солдатик из Сарайгира, что под Уфой, если ехать на Стерлитамак. Плотников погиб в одно мгновение, Корженевский еще шевелился, и под ним по каменной уличной брусчатке растекалась лужа крови.
Из палат выскочили раненые, в голос истошно закричали сестры и санитарки, без толку строчил из автомата вслед «студебекеру» его водитель.
И среди всего этого кошмара неподвижно стоял старик Дмоховский, не в силах оторвать глаз от того, что несколько секунд тому назад было еще живым Ленцем, которого так здесь хотели вылечить... Он видел мертвую Нюру с открытыми глазами и растерзанной, окровавленной грудью. Это она сегодня собирала ему лекарства для фон Мальдера... Она туда еще положила четыре индивидуальных перевязочных пакета. По своему собственному разумению. На его глазах разбился о мостовую совсем молоденький Плотников; с каким-то звериным мычанием ползет в крови Корженевский по отполированным, тщательно выложенным уличным плитам; лежат рядом с Ленцем мертвые соседи по улице... Вот только сейчас рухнул на колени, а потом и всем телом человек в светлом плаще, которому прострелили горло. И все это сделали те, кто приходил к нему — Зигфриду Аксману, Збигневу Дмоховскому. Они приходили для того, чтобы спасти одного человека! Всего одного! И какой ценой... Но самое чудовищное, что они приходили к нему. Он виноват во всем, он — бывший Збигнев Дмоховский...
«Студебекер» петлял по узеньким улочкам маленького городка. На резких поворотах, ухабах и крутых объездах кузов подбрасывало, заносило, визжали и дымились покрышки, и через задний открытый борт выпадали, вываливались кричащие, беспомощные тяжелораненые — разбивались о мостовую, о гранитные бордюры, отделяющие тротуар от проезжей части.
Оставшиеся чудом в кузове — немощные, парализованные, исстрадавшиеся, — они цеплялись из последних сил за кузовные стойки, зубами вгрызались в скользящий парашютный шелк, дико кричали по-немецки, по-польски, по-русски — молили о помощи, проклинали, захлебывались от бессильной ярости...
— Что ты слушаешь?! — крикнул Эберт верзиле. — Заткни им глотки!
Верзила ударил стволом автомата в заднее окошко, разбил стекло и дал очередь в кузов. Не глядя, не прицельно. Просто провел веером. И крик оборвался.
Разлетались из-под колес мчащегося «студебекера» люди, шарахались в стороны машины. В «студебекер» уже стреляли, пытались его остановить.
Неторопливо ехал по городу усталый комендантский «виллис» с двумя флажками. Зайцев и Станишевский уже прислушивались к стрельбе, старались понять, что происходит. Санчо Панса в недоумении крутил головой. И когда они выехали на улочку, ведущую к центру городка, к Рыночной площади, с балкона второго этажа раздался женский панический крик:
— Гитлеровцы! Гитлеровцы! Берегитесь! Спасайтесь!..
Огромный «студебекер» мчался прямо в лоб маленькому «виллису» с двумя флажками.
— Крути в сторону! — заорал Санчо Панса.
— Держись!.. — крикнул Зайцев и, когда столкновение казалось неминуемым, рванул рулем в сторону.
«Виллис» проскрежетал бортом о стену дома. «Студебекер» пролетел мимо. Из кузова висели руки, ноги, чья-то перебинтованная голова билась о хлопающий незакрепленный задний борт.
— За ним!.. — скомандовал Станишевский.
Зайцев мгновенно развернулся и погнал «виллис» за «студебекером».
— Гони, таксист московский! — закричал Санчо Панса и встал в полный рост, придерживаясь за плечи Станишевского. — Гони быстрее, если умеешь! Гони, курва, плачу двойной тариф!..
«Виллис» нагнал «студебекер» и пошел почти вплотную за ним на бешеной скорости.
— Ближе! — крикнул Санчо Панса. — Еще ближе! Еще!..
Он перелез через спинку переднего сиденья, перешагнул через лобовое стекло и ногами встал на плоский капот «виллиса». Секунду он придерживался рукой за раму стекла, выждал, когда задний бампер «студебекера» дважды ударился об облицовочную решетку «виллиса», и прыгнул в кузов «студебекера».
— А теперь пошел вперед! Обгоняй его! Тормози чем хочешь!.. — крикнул Санчо Панса и метнулся в передний угол кузова, прямо к кабине.
Из окошка кабины в кузов ударила автоматная очередь, но Санчо Панса стоял в «мертвом», непростреливаемом пространстве. Ноги его скользили в парашютном шелке, пропитанном кровью. Из простреленного термоса хлюпал горячий чай, распотрошенная пулями картонная коробка валялась посредине кузова. Катались консервные банки, застревали под неподвижными телами убитых.
88 
