52 
Слегка изменив тембр голоса, Тенгиз продолжал:
- Раньше он был жилист и горбат.
- Раньше у него был дом и сад,
- Земляки и, кажется, жена.
- А теперь вот – дудочка одна…
И снова, обычным голосом:
- Во поле растет трава овсюг.
- Угадай-ка: в помощь, а не друг.
- Угадай-ка: родич, а не брат.
- На героя праздничный наряд.
- Он, герой, для всякого хорош.
- На героя, правда, непохож.
- А осел трусит, не торопясь,
- Пух летучий втаптывая в грязь.
И опять – более высоким:
- Во поле растет дурман-трава.
- Ты уж, верно, начал забывать,
- Как она смеялась… Как легка
- На ладони тонкая рука…
Пальцы девушки сжали его руку. Лора Кострова была настоящей женщиной. Если знать ее маленькие слабости. Тенгиз знал. И сейчас его голос заставил ее дрожать:
Во поле растет полынь-трава.
– Что же, братец, в пепле голова?
Помер кто из близких?
– Ближе нет.
- Я усоп. Восплачьте обо мне!
- Но герой смеется и – цок-цок
- На осле. А рядом озерцо.
- Вдоль погоста едет, не спеша.
- У него улыбка хороша.
Там, где влажные волосы Лоры касались обивки, на коричневом плюше кресла оставались темные пятна. Тенгиз поднял девушку и, усадив к себе на колени, поцеловал твердую ложбинку между грудей.
- Во поле растет… Ан не растет!
- Только пыль колючая метет.
- Только темный холмик впереди.
- Вот лежит… И дырочка в груди.
- А осел трусит по мостовой.
- Он, герой, веселый и живой.
- У него ни денег, ни родни,
- Но зато сам Бог его хранит.
– Представь, – сказал он, – это написал мой прадед. Пятьдесят лет назад.
– Саянов… – шепнула Лора.
– Что?
– Возьми меня скорее…
Из открытой двери на веранду в номер текла жаркая африканская ночь. Холодный воздух из кондиционера струился понизу, поэтому здесь, на ковре, было прохладно.
– Ты кое-что забыл… – сказала Лора.
– В смысле – предохраняться?
– Вывесить табличку «Не беспокоить». Если сейчас войдет какой-нибудь чернокожий…
– Как войдет – так и выйдет, – слегка охрипшим голосом произнес Тенгиз. – Это «Хайатт», а не общежитие на Малой Бронной.
В общежитие на Малую Бронную они поехали после ночного клуба. Прошлым летом. В большой студенческой компании. С этого все и началось…
– Разве тебе там было плохо? – спросила Лора. И мурлыкнула, когда он провел рукой по ее спине.
– Здесь – лучше.
– Да, – согласилась она. – Здесь лучше. Там было слишком жарко. А здесь – кондишн… Хорошо быть богатым!
– Да ладно, – сказал Тенгиз. – Разве это богатство? Так, пара тысяч долларов.
– А я вот люблю деньги, – сказала Лора. – Это, наверное, наследственное. Знаешь, кто у меня прадедушка по материнской линии?
– Купец? – предположил Тенгиз.
– Не-а. Раввин.
– Не вижу связи, – заметил Тенгиз.
– Ну как… Он же – еврей. Очень уважаемый, между прочим. Сейчас в Израиле живет.
– В гости хочешь заехать?
– Да нет. Я его почти не знаю. Да он и старенький совсем. Ему почти девяносто. Он уж и делать ничего не может – только молится.
– Занятно, – произнес Тенгиз.
– Ну не знаю! Лично я ничего занятного в старости не вижу.
– Да я не о том, – сказал Тенгиз. – У меня прадеду тоже почти девяносто. И тоже священник. Иеромонах.
– Ты ж говорил, что он – какой-то там страшно секретный полковник? – возразила Лора.
– Это не тот, другой был полковником. Это мамин дед. Он меня крестил, кстати. Я когда маленьким был, мама меня часто к нему возила.
– А теперь?
– А теперь я у него редко бываю. Отец не одобряет. Говорит: не хватало еще, чтобы его единственный сын монахом заделался.
– Слушай, а если он – монах, то как он может быть твоим прадедом? – спросила Лора.
– Так он же не с детства монах. Он сначала обычным человеком был. Всю войну прошел… Женился. А потом вот уверовал – и ушел из мира.
– А как же семья?
– А что – семья? Дети у него уже взрослые были. Ну бабушка огорчилась, конечно…
– Э-эх! – Лора с удовольствием потянулась. – В старости, наверное, хорошо в монахи уйти. Когда уже не хочется ничего… такого.
52 
