70 
Озеро спряталось за деревьями. Машин прибавилось. Перед переездом все они привычно снижали скорость.
«Зачем я еду?» – подумал Вячеслав Михайлович.
Впрочем, для него этот вопрос не требовал определенного ответа. Вернее, ответ «ни за чем» был бы ничуть не хуже любого другого. Главное – держаться внутреннего ритма. Без спешки и без медлительности. В равновесии. Зимородинский не строил предположений относительно неизвестного будущего. Будущее само определит себя. Не важно, что скажет ему Смушко. В любом случае действия Зимородинского будут определять не слова, а он сам.
Прозрачная от солнца белая ограда, изысканное литье. Зимородинский подъехал к воротам, и створки тут же покатились в стороны. Его ждали. Двухэтажный дом с острой крышей. Рядом – одноэтажный флигелек-пристройка. Вдоль ограды, с трех сторон – ровные стены сосен. Зимородинский вышел из машины, но запирать не стал. В окошке флигеля маячило усатое лицо. Наверняка охранник. У крыльца лежала черная немецкая овчарка. Карие внимательные глаза изучали Зимородинского.
Распахнулась входная дверь.
– Добрый день, Вячеслав Михайлович! Спасибо, что не побрезговали приглашением! – хозяин, широко улыбаясь, протягивал Зимородинскому обе руки.
Овчарка опустила морду на лапы и прикрыла глаза. Гость ее больше не интересовал.
– Добрый день, Григорий Степанович,– Зимородинский, тоже улыбнувшись, пожал протянутые руки. И шагнул в дом.
Смушко предупредительно отворил следующую дверь. Он оказался в точности таким, каким и представлял его Вячеслав Михайлович. Нечто среднее между Карлсоном из мультфильма (оригинальный мифологический Карлсон – резко отрицательный персонаж, вроде Бабы Яги) и любимым Зимородинским актером Леоновым. А доброжелательность Смушко – искренняя. Наигрыш Вячеслав Михайлович уловил бы.
И то, что повел он Зимородинского не в гостиную, а на кухню, тоже говорило о многом. Хорошо, когда человек не обижен умом. И еще лучше, когда ум соседствует с интуицией.
– Чаек из травок, как вы любите,– Смушко наполнил пузатую чашку. На чашке был изображен геральдический медведь с американским флагом в лапах. В чувстве юмора дизайнеру не откажешь.– Пирожками тоже не побрезгуйте. Изумительные, с клюковкой. А я, с вашего позволения, обычного чайку себе налью. И сразу к делу, если вы не против.
Зимородинский кивнул, попробовал чай. Терпимо. Для дилетанта.
– Вы ведь буддист? – спросил Смушко.
Маленькие глазки глянули остро, оценивающе.
– Не совсем,– Зимородинский поставил чашку, потрогал ус.– Григорий Степанович, мы ж не порося торгуем. Верите мне?
– Батюшка говорил: верить вам можно.
– Это да или нет? – усмехнулся Вячеслав Михайлович.
Некоторое время они молча мерялись взглядами. Наконец Смушко фыркнул:
– Ну да, хитрый я, хитрый! А ты – нет?
Зимородинский взял пирожок, надкусил.
– Вкусный,– признал он.– Но моя жинка вкусней делает. С вишнями.
Смушко восхищенно покрутил головой.
– Ох ты и хитрый! Ну, уговорил. Поехали к тебе.
– Ну как? – спросил Зимородинский.– Есть разница?
Смушко еще раз пригубил травяной чай, усмехнулся:
– А пива у тебя нет?
– Пива нет,– покачал головой сэнсэй.– Есть настойка золотого корня. На спирту. Могу налить…
– Налей.
– …десять капель.
– Чума на тебя! – Смушко в сердцах хлопнул ладонью по столу. Фарфоровые чашки негромко звякнули.
– Не возьмет,– хладнокровно произнес Зимородинский. Снял с подоконника пару зеленых каменных шаров, завертел на ладони.
– Малахит? – оживился староста.– Дай гляну.
– Гляди,– Зимородинский протянул шары.
– Ого, тяжелые!
– У меня и потяжелее есть. Нефритовые. Показать?
– Нефрит? Нет. Это, Михалыч, не наш промысел. Вижу, мастер точил. На, забирай. И накапай мне настойки своей,– ухмыльнулся.– Это тоже наш промысел.
Зимородинский выполнил просьбу, сел напротив, глянул кошачьими глазами, потеребил ус:
– Ну,– сказал он.– Выкладывай.
Глава пятая
– За все хорошее,– провозгласил Андрей.
Чокнулись, закусили.
От коньяка щеки девушек зарозовели. Даша целиком сгрызла копченую индюшачью ногу, положила кость, закатив глаза, погладила себя по животику.
– Хорошо жить, зная Истину,– глубокомысленно изрекла она.
Ира захихикала. Потом мысли ее переключились на другое:
– Андрей, а сколько вам лет?
– Мне хватает,– усмехнулся Ласковин.– А тебе?
– Двадцать.
70 
