Особенно,... 
47 
«Это интересно!» Викентий Павлович отхлебнул хороший, крепкий кофе. Он не торопил вновь замолчавшего судью. Тот наконец собрался с мыслями, заговорил быстро:
– С Аркадием Петровичем Матвеевым я давно дружу. Он очень уважаемый в городе человек, да и не только в городе.
– Конечно, – согласился Петрусенко. – Сахарозаводчик Матвеев ведет дело широко, даже за Уралом его знают.
– Ну вот! – Казалось, судья еще больше расстроился. – И все же я должен сообщить вам о своих подозрениях!
– Бог мой! – Викентий Павлович даже отставил чашку. – Уж не хотите ли вы сказать, что подозреваете господина Матвеева в этих убийствах? – И, вспомнив ироничный взгляд Матвеева, догадался: – А он знает о ваших подозрениях?
– Да, я поступил честно, прежде всего поговорил с ним самим! Так прямо и сказал: «Платон мне друг, но истина дороже!»
– Amicus Plato, sed magis amica veritas… – повторил по-латыни Петрусенко исключительно для того, чтобы сдержать улыбку. – Что же вам ответил Матвеев?
– Посмеялся!
– Не говорит ли это о его невиновности? Естественная реакция убийцы, узнавшего, что его в чем-то подозревают, – скрыться. Или убить подозревающего.
Судья, казалось, растерялся.
– Вот как… Так что же, я не прав?
– Расскажите мне все, что собирались, Владимир Васильевич! Ошибаться могу именно я, предполагая определенную реакцию преступника. Она может оказаться совершенно неординарной.
– Хорошо! – Голос у судьи повеселел, и Петрусенко понял: тот был бы рад ошибиться. – В тот вечер, когда мы провожали Любовь Лаврентьевну после приема у Кондратьевых, в тот самый роковой вечер перед ее гибелью… Да! Аркадий Петрович сравнил ее с цыганкой Кармен, а про меня и себя сказал: «Кто из нас Хозе, а кто – Эскамильо?» Потом, когда мы уже ехали в экипаже, он эту тему развил. Пошутил: «Рядом с вами, Любовь Лаврентьевна, каждый хотел бы быть тореадором Эскамильо. Но все же страстная любовь Хозе, до сумасшествия – разве она вас не привлекает?» Савичева тогда засмеялась: «Ведь он же убил Кармен!» – «Да, – сказал Матвеев. – Но умереть за такую любовь разве не сладко?» Любовь Лаврентьевна погрозила ему пальчиком: «Вот вы какой! Опасный!..» Тогда мы смеялись, шутили. А потом, когда ее убили и молодой Кокуль-Яснобранский оказался невиновен, я вдруг вспомнил тот разговор. Какое странное совпадение! Даже страшно стало…
Мировой судья смотрел расстроенно. Ему очень хотелось, чтобы следователь развеял его опасения. Но Викентий Павлович спросил другое:
– Я помню, в показаниях по делу Савичевой есть ваше свидетельство, что ночь убийства вы провели в казино? Вы и господин Матвеев. Верно?
– Верно! Мы, проводив Любовь Лаврентьевну, поехали не по домам, а решили веселиться дальше. Но опять же, вспоминая, я понял одну вещь: в казино я первый, может быть, час видел Аркадия Петровича, а потом уже – нет. Поначалу я об этом и не задумывался, а вот теперь стал вспоминать… Нет, не видел! Там, конечно, несколько залов, я сидел за картами, а он мог быть у рулетки. Но все-таки я его не видел.
Он выжидательно смотрел на Петрусенко. А тот, помолчав, неожиданно задал странный вопрос:
– Скажите, а какой цвет волос у Матвеева? Русый? Каштановый? Я не приглядывался…
13
Наутро Викентий Павлович поджидал молочницу у дома, куда она заносила свой товар в последнюю очередь, потом шла на рынок. Он сидел на скамеечке напротив небольшой усадьбы. В этот ранний час уже было тепло и солнечно, в саду вовсю щебетали птицы. После нескольких непогожих дней вновь вернулась прекрасная летняя погода. Что ж, так и должно было быть: еще даже июль не закончился… Петрусенко наслаждался и теплым утром, и птичьим гомоном, да и просто минутами беззаботного отдыха – не так уж много выпадало их в последнее время. Он ведь думал, что удастся время от времени ездить домой, в Харьков, – сколько там ехать-то! А вот нет же – один неожиданный поворот расследования тянул за собой другой, один разговор наводил на следующий. Все оказалось так плотно притертым друг к другу – не отвлечешься! Приходилось только писать домой письма…
Викентий Павлович увидел, как молодая селянка вошла во двор, поговорила на крыльце с вышедшей к ней горничной или кухаркой и расторопно зашагала обратно. Она была статной, крепко сбитой, в беленькой косынке-хустке и длинной юбке-спиднице. Так и просилось на ум словечко «молодуха»! Он учтиво приподнял шляпу, вставая ей навстречу, представился и сказал, что хочет поговорить.
47 
