Особенно,... 
37 
– Она, конечно, родилась слабенькой, не сразу закричала, пришлось делать искусственное дыхание. Но ведь потом ничего не предвещало угрозы. Состояние матери было значительно хуже. А вот же как обернулось, и так внезапно!
А потом доктор Сойкин рассказал о том, что его поразило больше всего. Именно этот рассказ и вспомнила Людмила через семнадцать лет, сидя теплым вечером у пруда между братом и мужем.
– Представляете, он сказал, что у ребенка исчезло родимое пятно. Девочка якобы родилась с родимым пятном… не помню уже, кажется на плече. Такое было у кого-то из родителей – тоже забыла: то ли у князя, то ли у княгини. А когда она умерла и он осматривал младенца, чтобы выяснить причину смерти, с огромным удивлением не нашел на маленьком тельце этой родовой отметины.
– Как же так может быть? – не понял Викентий Павлович.
– Вот и доктор Сойкин тогда говорил, что никогда о подобном не слыхал. Но потом, правда, вспомнил: в медицинской литературе описывались случаи, причем именно с новорожденными младенцами. Только наоборот.
– Что значит «наоборот»?
– А то, что младенец рождается с чистой кожей, а через несколько дней, а то и недель проступает родимое пятно. Вот доктор тогда у нас за столом и пришел к выводу, что стал свидетелем подобного случая обратного порядка. И даже говорил, что напишет об этом научную статью в медицинский журнал.
– Да, интересная история, – проговорил задумчиво Викентий. – Ты, Вадим, как медик, можешь это объяснить?
– Я, знаешь ли, все больше привык ноги ампутировать да гнойные раны промывать, и порезы зашивать. Здесь я вам не консультант. Да и что мы все о давних делах? Если согласиться с тобой, Викентий, то мальчику – маленькому князю – грозит явная опасность. Можем мы как-то ее предотвратить? Сообщить свои подозрения властям?
– Сообщать пока никуда ничего не будем. Все, что я называл вам «фактами», для следственных органов таковыми не являются. А Коробовы люди именитые, влиятельные, постоять за себя могут… Подождем. Есть зацепки, которые могут нас привести к настоящим фактам.
Для себя он эти «зацепки» определил: летаргический сон мальчика и колодец – для чего он строился и кто о нем знал.
– Но мальчик! – повторил Вадим Илларионович. – А вдруг что-то с ним случится?
– Если я прав, то одна очевидная «случайность» сорвалась. А организовать вторую не так просто… Что-нибудь придумаем…
Людмила заглянула в лицо мужа. Он улыбнулся и подмигнул ей. «Уже придумал!» – с уверенностью подумала она. Но спрашивать не стала: раз молчит, значит, так надо. Потом все равно расскажет.
– Смотрите-ка, – воскликнула она. – Небо уже все в звездах. Боже, как красиво!
Крупные августовские звезды ярко сияли на чистом ночном небе. Вспыхнул, прочертив дугу, один падающий метеорит, и тут же, чуть в стороне, – другой.
– Время августовского звездопада, – сказал Викентий Павлович, вставая. – Засиделись мы. Давайте немного пройдем по берегу.
Они медленно пошли по протоптанной дорожке, чуть в стороне от воды, вдыхая прохладу и легкий запах водорослей. Молчали: слишком много до этого было сказано. Но вдруг от береговых кустов до них донеслись тихие голоса. Вадим Илларионович остановился, придержав спутников:
– Это наши рыбачки… Не будем им мешать, рыбу распугивать.
И точно, Викентий тоже узнал голоса Саши и Максима. Люся, что-то вспомнив, сказала брату:
– Эта девушка из Енино… Луша… Она теперь страдает. Но пройдет время, и – кто знает? – может, ее сердце повернется к Максиму. Она ведь ему нравится?
– Может, и нравится, – пожал плечами Бородин. – Но только не станет Максим ни мелкой интрижки заводить, ни семьи. Он, видите ли, однолюб.
– Я краем уха слыхала эту историю.
– А я – нет, – сказал Викентий.
– История печальная. Максим, мне кажется, все еще надеется найти свою юношескую любовь – бесследно исчезнувшую девушку Глашу. И, по всей видимости, где-то у него растет ребенок, сын или дочь. Большой уже – семнадцать лет…
12
Сестру Аглаю взволновала встреча с русоволосым сероглазым мальчиком, князем Всеволодом Берестовым. Память о давних событиях, перевернувших ее жизнь, никогда не покидала ее. А последние три года в монастыре, рядом с дорогой могилой, все происшедшее вспоминалось особенно ясно. Но уже не обостренно и отчаянно, как прежде. Со светлой печалью. Но голосок, пробудивший ее от дремы в летний полдень: «Бонжур, госпожа монахиня!» – пробудил в ней и другую память. Тревожную, с предощущением беды и болью в сердце.
37 
