Последние отзывы

  33  

– Доктор, не надо этой лирики, – оборвал врача Руденко. – Страдания, мучения… Мы здесь по казенному делу. Скажите лучше, Крапивин будет жить?

Казанцев вздохнул и покачал головой. Врач волновался, и от волнения он начинал сильно растягивать гласные буквы, произносить слова нараспев.

– Ни-и-и-икаких ша-а-ансов. У него тяжелейшее ранение в живот, задеты важные органы. Но дело даже не в этом. У Крапивина развился гнойный перитонит, воспаление…

Руденко взмахнул рукой, словно отгонял муху, и снова не дал врачу договорить.

– Опустим медицинские подробности. Сколько он ещё проживет?

– Это вопрос не ко мне. Он приходит в себя на несколько минут и снова теряет сознание. Ну, возможно ещё пару дней протянет. Может, пять дней. Не знаю.

– Мне надо задать вашему пациенту несколько вопросов

– Он без сознания.

– Так приведите его в сознание. Сделайте какой-нибудь укол или что там делают в таких случаях. Пусть хоть что-то скажет, пока ещё копыта не откинул.

– Я не пускаю к нему даже близких родственников. Даже жену не пускаю. Вы не имеете права допрашивать человека в таком состоянии. Слушайте, есть же этические нормы поведения…

– Доктор, оставьте эти рассуждения барышням, мы мужчины, – ответил Руденко. – Да, я не смогу надеть на Крапивина наручники по единственной причине, потому что он собрался врезать дуба. Тогда от него мертвого никакой пользы следствию не будет. Но хоть сейчас я смогу с ним поговорить. С вашей помощью или без вашей помощи, но я это сделаю. Выбирайте.

– Хорошо. Пойдемте.

Казанцев живо поднялся из-за стола, распахнул дверь в коридор, вышел из кабинета. Руденко и Локтев отправились следом. Отделение интенсивной терапии помещалось тут же, на втором этаже, за дверью в торцевой стене. В тесном предбаннике, отделявшим палаты от больничного коридора, Казанцев остановился и велел посетителям снять с вешалки и набросить на плечи белые халаты.

– Теперь ждите здесь.

Врач показал пальцем на жесткую кушетку возле стены и исчез за стеклянной дверью. Локтев присел на краешек кушетки, Руденко остался стоять на ногах.

– Вы по телефону сказали, что у вас появилась какая-то информация.

– Ну, я просто вспомнил, что у Тарасова в Петрозаводске живет отец. Я знаю его адрес.

Локтев пристально посмотрел на потолок, сосредоточив внимание на лампочке в белом пластмассовом плафоне. Он не умел врать, глядя человек в глаза. Руденко фыркнул.

– Это не информация, а мусор. Старика ещё полгода назад закопали на кладбище.

– Я не знал.

Руденко, прищурившись, сверху вниз посмотрел на Локтева. Чтобы чем-то отвлечь себя от этого пронзительного взгляда, от щекотавшего ноздри запаха камфорного спирта, ещё каких-то неприятных лекарств, Локтев попробовал мысленно отвлечься на посторонние темы. Но и посторонние темы оказались странным образом связанными с медициной. Локтев размышлял о том, подвержены ли собаки венерическим заболеваниям. А если подвержены, то каким именно. Сифилису? Вопрос так и остался нерешенным. Стеклянная дверь открылась, высунулась голова Казанцева.

– Пройдите. Но только на пять минут.

– Нет, уважаемый доктор, при вас разговор не состоится, – Руденко покачал головой. – Там ещё кто-то есть, ну, в реанимации?

– Та-а-а-м сестра, – нараспев ответил врач. – Только что сняла капельницу.

– Сделайте, как я говорю. Выведите из палаты сестру и вместе с ней ждите в коридоре. Не здесь, на кушетке, а там, в коридоре. Вопросы, сами понимаете, не для посторонних. Это тайна следствия. И не волнуйтесь: я быстро все закончу.

Казанцев повернул голову, позвал дежурную сестру, вслед за ней вышел в коридор.

– Пойдемте.

Руденко поманил Локтева пальцем.

В шестиметровом боксе, именуемом палатой, за низкой белой ширмой на кровати у окна лежал человек в больничной рубахе, заляпанной бурыми пятнами. Лицо человека, темное, одутловатое, опухшее от побоев, казалось лицом мертвеца, если бы не голубые прозрачные глаза, которые двигались, следя за пришедшими людьми.

Локтев, прикрыл за собой дверь, инстинктивно закрыл нос ладонью. Фу, ну и запах здесь. Воняет, как у древней старухи из-под юбки. И старуха эта год как не моется и ходит исключительно под себя. Руденко зашел за ширму, встал рядом с кроватью и вопросительно посмотрел на Локтева.

– Не узнаешь этого типа?

Локтев, оставшийся стоять возле двери, сделал над собой усилие, пристально всмотрелся в лицо человека. Показалось, Крапивин усмехается. Или это гримаса боли? Или гримаса призрения?

  33