Глава седьмая

Жбан долго мял ладонью подбородок. Наконец встал со стула, прошелся по комнате, выключил радио и сел на прежнее место. Он поманил Бирюкова пальцем и прошептал в ухо:

– Слушай, ты человек посторонний. Поэтому не лезь в это дерьмо. Тут свои законы выживания. Каждый идет на дно или выплывает наверх по одиночке. Если я хоть пальцем пошевелю, чтобы помочь нашему знакомому, считай, я спекся. В прокуратуре под меня копают. Я совершу хоть одну ошибку, меня прихлопнут, как муху. Надо мной висит десять-двенадцать лет лагерей с конфискацией. Но конфискация это так, мелочь… Потому что две пятилетки за забором я не протяну, сдохну. Ты сам должен понимать такие вещи.

– Значит, Архипов пусть пропадает…

– А ты что, мать твою, самый жалостливый? Ты гуманист, а я дерьмо на лопате?

– Я не самый великий гуманист, но…

– Где купюра, на которой он выколол свою записку?

– У меня дома.

– Знаешь что… Разорви ее на мелкие клочки. Брось бумажки в унитаз и спусти воду. А потом навсегда забудь о том, что с тобой произошло. Забудь об Архипове. О том кейсе, что ты получил на вокзале. О дипломате Сахно. И, главное, навсегда забудь обо мне. Ты сюда не приходил. Мы с тобой не виделись и не разговаривали. Я ничего не знаю и не хочу знать. А если до прокурора дойдет, что ты побывал в квартире, я буду настаивать, что ты ошибся дверью. А потом попросил попить воды, я и пустил тебя. По доброте душевной. И моя баба эти слова подтвердит. Ты понял? Забудь все. А теперь прощай.

– А если я все-таки пойду к ментам?

– Архипову этим не поможешь, – прошептал Жбан. – А себе сделаешь хуже. Тебя притянут за соучастие. Ты представления не имеешь, с кем связался. Нет, к ментам ты точно не пойдешь.

– А это еще почему?

Жбан вытянул руку и ткнул пальцем в обнаженное запястье собеседника. На левой руке Бирюкова был выколот олень на фоне восходящего над горизонтом солнца.

– Вот поэтому, – Жбан обнажил в улыбке зубы. – Я же знаю, что это за татуировка, что она означает: отбывал срок на севере. Интересно, по какой статье ты чалился? Пьяного обобрал? Или вырвал сумочку у слепой старухи? Ну, что скажешь?

– Что скажу? – Бирюков поднялся с кресла. – Это не твое дело, вонючка. Говнюк чертов.

Бирюков достал из заднего кармана брюк пятидесятидолларовую банкноту, тряхнул ей перед носом Жбана и проворно спрятал в карман.

– Вот она записка с выколотым текстом, – прошипел он. – Она упала в грязь, и я очистил бумагу ацетоном, чтобы можно было разобрать слова. Нужно было использовать очищенный бензин, но его под рукой не оказалось. Ацетон слишком сильный растворитель. Когда я глянул на купюру утром при свете солнца…

– Тише, тише, – замахал руками Жбан. – Пожалуйста, шепотом.

– Утром я заметил, что краска поблекла, – понизил голос Бирюков. – На настоящих долларах краска не меняет цвета. Отсюда я сделал вывод… Я понял, что было в том кейсе. Эти кавказцы – покупатели левых долларов. С Архиповым они не сошлись в цене или просто хотят его кинуть. Так?

– Так, все так, – Жбан молитвенно прижимал к груди дрожащие руки. – Ты прав на все сто. Умоляю, говори тише.

– В таком случае, до свидания.

  39