46 
Кэтрин только сильнее прижалась к нему.
— Почему так? Я не сделала никому ничего плохого. Почему меня так? За что? Я ничего не сделала. Меня все любили. А сейчас… — Кэтрин всхлипнула. — Я больше не могу! Больше не могу…
Доминик покачивал ее, как маленького ребенка, гладил шелковистые пряди.
— Страх — постоянный спутник цыган, — сказал он чуть хрипловатым от волнения голосом. — Они никогда не чувствуют себя в безопасности, где бы ни находились. — Он провел пальцем по ее щеке, отер слезы. — Но ты скоро вернешься домой, в Англию, туда, где тебе хорошо.
— Да, — повторила она, — туда, где мне хорошо. Кэтрин повторяла его слова, но, странно, сейчас они ее не радовали. Неужели причина в том, что ей не хочется расставаться с ним? Будет ли она тосковать по нему?
«Будет ли она тосковать по мне? — думал Доминик. — Вспомнит ли обо мне?».
Кэтрин вытерла слезы.
— Прости. Я больше не буду плакать.
— Ничего, каджори, женщинам положено плакать.
Кэтрин робко улыбнулась и глубоко вздохнула.
— Давно уже я поняла, что плакать — только понапрасну тратить время. В цыганском таборе мои слезы мало что стоят.
Он хотел поспорить, сказать, что в цыганском мире немало и другого, хорошего и светлого, от чего женщине не хочется плакать: красоты, веселья, любимых людей, друзей, — но вместо этого сказал только:
— Пора возвращаться. Эти два негодяя скоро очнутся. Я не думаю, что они сунутся в табор, но они могут поднять смуту в деревне. Мы должны рассказать остальным, что произошло. Нужно уезжать отсюда как можно быстрее.
Кэтрин удивленно посмотрела на него, хотела спросить «Почему?», но не успела. Со стороны табора послышались шум и крики.
— Господи, что случилось? — испуганно прошептала она.
— Пошли. Сейчас не до вопросов.
Кэтрин и Доминик побежали. Тревожное ржание лошадей, рассерженные крики цыган, грохот падающих на землю предметов, треск досок, крики французов, пальба и дым — происходило нечто страшное!
Когда Кэтрин и Доминик примчались в табор, французы уже покинули его, оставив после себя перевернутые повозки, вспоротые мешки с мукой, испорченную утварь и слезы.
— Господи, — прошептала Кэтрин, в ужасе глядя на то, что устроили такие мирные с виду деревенские жители.
Маленькие дети прятались под повозками, собаки, поджав хвосты, жалобно скулили. Один из вагончиков лежал на боку в костре, с обуглившимися почерневшими стенами. На нем большими красными буквами по-французски было выведено: МЕСТО НЕ ДЛЯ КОЧЕВНИКОВ — ЦЫГАНЕ, УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ!
Доминик сразу направился к старому Джозефу. Цыган стоял поникший, с потухшим взглядом и, казалось, постарел за эти минуты лет па десять.
— Кто-нибудь пострадал? — спросил Доминик.
— Ставо пытался остановить их. За это и поплатился разбитым носом и сломанным ребром. Остальные были мудрее. Лучше не сопротивляться.
— Как Медела и ребенок? — спросил Доминик.
— Они остались в палатке. К счастью, деревенские только повозки переворачивали. Вот Италу скрипку сломали.
Доминик взглянул на седого цыгана. Прижимая к груди расколотую на две половины скрипку, он плакал над ней, как нал погибшим ребенком, гладил повисшие струны морщинистыми руками.
— Как это случилось? — спросила Кэтрин, подходя к Доминику. — Кто мог сделать такое?
И тут, словно очнувшись, Джозеф обернулся к девушке. Глаза его, мгновение тому назад пустые и непроницаемые, зажглись гневом.
— Ты! — закричал он. — Ты наслала на нас эту беду!
— Я? — Кэтрин отступила, но Доминик удержал ее. — Что я сделала?
— Ты ведь не станешь отрицать, что просила деревенских тебя вызволить? Что цыгане держат тебя как пленницу?
Доминик повернулся, и в глазах его больше не было нежности, одна ярость.
— Ты снова пыталась убежать? Поэтому ты оказалась в лесу с теми?
Кэтрин облизнула пересохшие губы,
— Я… — сбивчиво заговорила она. — Это не так. Я сказала им, что то, что они слышали в деревне, — неправда. Что я здесь по собственной воле. Я не хотела идти с ними, но они меня заставили. — Кэтрин с мольбой посмотрела на него. — Ты должен поверить мне, Доминик, я не хотела никому вреда. Я просто не знала…
И он не знал: не знал, верить ей или нет; но, Боже, как хотелось ему, чтобы слова Кэтрин были правдой. В одном был он уверен: Кэтрин действительно было жаль цыган. Он видел страдание в ее глазах.
— Но ты говорила с деревенскими? — Доминик должен был выяснить правду. — Ты сказала им, что хочешь уйти?
46 
