– Спасибо тебе за вещи и вообще за все спасибо, – сказал Ирошников. – И отдельно поблагодари своего юриста, твоей бывшей жене повезло с мужем.
– Да, не все адвокаты сволочи, – только дожевав пирожок, Ларионов почувствовал, как устали челюсти. – И не все хорошие люди переехали из Москвы в Питер. И здесь кое-кто остался.
– И последняя просьба, – Ирошников полез за пазуху, вытащил два почтовых конверта, успевших слегка помяться. – Вот в этом распечатанном конверте заявление в прокуратуру. В нем я постарался объяснить собственные действия, изложил версию происшествий и назвал человека, которого подозреваю в убийствах. Другое письмо личное. Передай его Лене Романовой в руки или брось в почтовый ящик. Знаешь, как почта работает, а мне хочется, чтобы письмо дошло.
– А ты ей просто позвонить не мог?
– Телефон у неё несколько дней не отвечает, – сказал Ирошников, кивнул буфетчику, тот в ответ помахал рукой запозднившимся посетителям. – Все, уходим.
Они вышли из пирожковой. Мокрый снег залеплял фары тяжелых грузовиков и легковушек, пересекавших перекресток под мостом. Внизу, на железнодорожных путях, прогудел маневровый локомотив, а через минуту загрохотали вагоны товарного состава.
– Ну, будь здоров.
Ирошников переложил нейлоновую сумку в левую руку, правую пятерню протянул Ларионову.
– Будь здоров, – громко ответил Ларионов, стараясь перекричать шум поезда и автомобильный гул. – Будь здоров, господин Шеваловский, Антон. Вообще, жизнь – это большая хохма.
– Очень большая хохма, – прокричал в ответ Ирошников.
Глава 24
– Знаешь, когда тебе под сорок, нелегко терять друзей.
Вербицкий щелкнул пальцем по дымящейся сигарете. Тесная кухня, освещенная настенной лампой под матерчатым абажуром, заполненная табачным дымом, запахом жаренного с луком мяса и ароматом свежесваренного кофе, казалась такой уютной, что от одной мысли о задержавшейся где-то весне, о снеге с дождем, барабанившим по жестяному подоконнику, от мысли, что надо уходить в эту непогоду, становилось не по себе.
– Новых друзей уже не заведешь, а старые вот уезжают.
Вербицкий ткнул окурком в дно пепельницы.
– Еще вернее, улетают за океан, – поправила Маргарита Павловна.
– Вернее улетают, – печально согласился Вербицкий.
– Но все равно, Валера, мы ведь остаемся друзьями, – Маргарита Павловна говорила тихо, склонив голову набок, словно чувствовала перед Вербицким вину за свой отъезд. – Хотя, честно говоря, не представляю себе, как можно поддерживать дружбу на таком огромном расстоянии, – она вытерла совершенно сухие чистые ладони о фартук. – Мне почему-то кажется, что мы ещё встретимся. Много-много раз встретимся.
– Все возможно.
Вербицкий чайной ложечкой отщипнул кусочек бисквитного торта с цукатом и кремом. Торт оказался сочным и сладким.
– Рита, и зачем ты все это сделала, зачем уезжаешь? – Вербицкий проглотил разжеванный кусок торта и печально посмотрел на пустую бутылку из-под шампанского. – Так хорошо работали вместе. Ты подбрасывала моей бригаде выгодные вызовы. И я тебя, кажется, не обижал. Конечно, не в одних деньгах счастье, хочется ещё чего-нибудь.
– Счастья, например. И потом, Валера, мы уже столько говорили о моем отъезде. Ты знаешь, я устала от этой работы в оперативном отделе «скорой», от своего одинокого быта устала, от всего устала. Это такая усталость, которая не проходит после отпуска. Может, там мне повезет больше, чем здесь.
– Знаешь, мне ведь в жизни тоже не очень-то везло, – сказал Вербицкий. – И легко в жизни ничего не давалось. Я прошел все ступеньки, на каждой останавливался, стоял подолгу, поэтому не успел подняться высоко. Друзья взлетали вверх, как пушечные снаряды, а я все карабкался, карабкался: армия, рабфак, институт, жизнь на стипендию, подработки, общежитие, интернатура. А дальше только работа и работа.
– У врачей вообще мало перспектив.
– Куда уж меньше. Но эту простенькую истину я понял слишком поздно: если тебя сверху не тянут за уши, перспектив никаких. Годы потрачены на то, чтобы добиться весьма скромных результатов и подвести первые неутешительные итоги. Есть, правда, старый метод: лизать начальству до зеркального блеска или интриговать, но это против моей натуры.
– Как знать, кем ты станешь лет через десять? Может, всей московской «скорой» станешь командовать.
– Врач достигает своего пика, полностью раскрывает свои таланты и знания через десять-пятнадцать лет после начала профессиональной деятельности. После пятнадцати лет начинается спад. Таким образом, в настоящее время, я уже переживаю, так сказать, свой звездный час.