– А жена Десятникова успокоилась?
– Старик умеет успокаивать. А жена вышла из ликбеза, села за руль какой-то иномарки и укатила. Теперь Десятникова могут с кафедры турнуть. Ирка себе целый день места не находила.
– Черт с ней, с Иркой и с Десятниковым тоже – сказала Лена. – Ирка – это вообще не женщина, а теремок на гнутых ножках. А Десятников самоуверенный болван, петух гамбургский. Этот Олег Олегович давно уж для меня пустое место. Сама не понимаю, что я нашла в нем в свое время? Где у меня глаза были?
Егоров остановил воспроизведение, перемотал ленту назад и прослушал последние реплики Лены. Тон девушки показался ему фальшивым, неубедительным. Он поднялся с кресла, распахнул форточку и прикурил новую сигарету. А эта Вероника ничего себе девица, говорила много, но о главном ни слова. Даже не обмолвилась, что отношениями Лены и Десятникова интересовался какой-то мужчина, назвавшийся доверенным лицом Романова. А она, Вероника, разумеется, ничего не сказала, потому что о взаимоотношениях доцента и Лены ничего не знает, а если бы знала…
Вероника молчит, хотя наверняка уже связала исчезновение Десятникова и тот самый разговор с Егоровым в кафе мороженом. А может, потому и молчит, что поняла: дело тут нечисто, жалеет, что языку дала волю? Или совесть заедает? Вряд ли, совесть, как ей и положено, спит. Вероникой двигают исключительно шкурные соображения. Впрочем, не важны побудительные мотивы к действию – важно само действие, – решил Егоров. Вероника молчит – это главное. Он нажал кнопку диктофона.
– Я ведь тебе ещё тогда говорила: держись от него подальше, – в голосе Вероники появились назидательные нотки. – Совершенно пустой человек. Но ты меня не послушала. А теперь Никифорова запросто вызовут в деканат, поговорят с ним по-хорошему. Спросят, с кем из студенток поддерживал отношения Десятников? Его припугнут, мол, срежем на экзамене, и он поделится своими соображениями. Красный диплом – ради этой цели он родную мать заложит.
– Соображения Никифорова – пустые слова. А если ко мне начнут приставать с расспросами, просто пошлю их всех подальше.
– В крайнем случае, подключишь отца, все само собой рассосется.
– Вот именно, могу подключить отца, – с вызовом сказала Лена. – А Никифорову, если он станет распускать сплетни и делиться в деканате своими гнусными соображениями, не о красном дипломе придется думать, а подыскивать надгробье на свою могилу. Потому что его отец, копеечный лавочник, дорогое надгробье сыну не поставит. Скорее сам удавится.
– А что голос у тебя такой уставший, тебя прямо не узнать?
– Что-то сердце побаливает. Вчера «скорую» вызывала. Думала коньки отброшу, так плохо, – Лена остановилась, сообразив, что сказала лишнее. – Ты извини, я пойду прилягу.
– А твой отец знает, что тебе плохо?
– Конечно, не знает. Он откопал какого-то пентюха профессора, и тот звонит мне через день, все приехать хочет. Я уже устала от него. Врачам из «скорой» я больше доверяю. Пока, – Лена положила трубку.
Егоров промотал ленту вперед, но ни на той ни на другой стороне кассеты не нашел ничего интересного. Нужно ли сообщить Романову о недомогании дочери? Но, судя по всему, новости никакой нет, все люди время от времени болеют, а случается, и «скорую» вызывают. Егоров посмотрел на наручные часы. Что ж, поскольку срочных дел в первой половине дня не предвидится, можно послушать первую пленку, точно узнать, какая хворь приключилась с его подопечной. Он заменил кассету в диктофоне, нашел нужное место, пропустив первые дежурные реплики двух собеседников.
* * *
– Сейчас посмотрим ваши глаза, так, не напрягайте век, когда я трогаю их пальцами, – незнакомый мужской голос, видимо, принадлежал врачу «скорой». – Хорошие глазки. А теперь оскальте зубы. Так, ещё злее скальтесь, как вампиры в страшных фильмах. Вы любите страшные фильмы?
– Не люблю, – ответила Лена.
– Еще оскальтесь. Поднимите рукав кофточки. Давайте любую руку, померяем давление.
Тишина, какая-то едва слышная возня, причмокивание резиновой груши тонометра. Пока тянулась пауза, Егоров успел приготовить вторую чашку растворимого кофе. Вода в электрочайнике стала совсем холодной. Сунув в рот сигарету, Егоров аккуратно, чтобы не испачкать бумаги пыльными подошвами ботинок, пристроил ноги на письменном столе, откинул корпус на спинку кресла.
– И как давление? – голос Лены казался встревоженным.