Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
20 
– Двадцать отжиманий на кулаках, двадцать – на пальцах, тридцать складываний и тридцать приседаний с май-гери,– распорядился Зимородинский и, указав одному из старших учеников: проконтролировать, подошел к Андрею.
– Надо бы тебе официальную квалификацию устроить,– предложил он.– Я Гурвина попрошу. Или Пака. Обставим торжественно…
– Слава,– сказал Ласковин.– Некогда в игрушки играть. Мне нужна твоя помощь, Слава!
– Какая? – спросил сэнсэй, разминая пальцы. На Ласковина он не смотрел.
– Сить, хать… – хлопая в ладоши, считал поставленный надзирать ученик.– Ку…
Андрей облизнул вдруг пересохшие губы:
– Научи меня убивать.
– Не понял,– произнес Зимородинский, все еще глядя в зал.
– Я должен научиться убивать,– повторил Андрей.– И ты меня научишь.
Это была уже не просьба – требование.
– В смысле? – Зимородинский прекрасно понимал, о чем говорит его ученик. Но еще не настало время ответа.
– Разве в слове «убивать» – несколько смыслов? – спросил Ласковин.
Зимородинский покачал головой.
– Ты можешь сломать кость. Или свернуть шею,– сказал он.– Или пробить череп. Ты можешь задушить или проткнуть горло. Все это приведет к смерти. Ты можешь убивать руками, или нунчаку, или из пистолета, который таскаешь под мышкой,– он усмехнулся.– О чем ты просишь?
– Я прошу… – Андрей говорил медленно, подыскивая слова,– я говорю об умении убивать, не ломая костей, не кулаком и не пулей. Ты знаешь, о чем я!
– А ты знаешь?
Андрей пожал плечами:
– Думаю, что нет.
– Но просишь?
– Ты знаешь! – твердо ответил Ласковин.
– Я должен подумать,– произнес Зимородинский.– Можешь сказать, что тебя надоумило?
– Считай, что было озарение,– ответил Андрей.
– Хорошо,– сказал Вячеслав Михайлович.– Приезжай сюда сегодня в одиннадцать вечера. Я дам ответ.
«И было ко мне слово Господне: сын человеческий! Были две женщины, дочери одной матери, и блудили они в Египте, блудили в своей молодости; там измяты груди их, и там растлили девственные сосцы их. Имена им: большой – Огола, а сестре ее – Оголива. И были они Моими, и рождали сыновей и дочерей; и именовались: Огола – Самариею, Оголива – Иерусалимом. И стала Огола блудить от Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассириянам, к соседям своим, одевающимся в ткани яхонтового цвета, к областеначальникам и градоправителям, ко всем красивым юношам, всадникам, ездящим на конях; и расточала блудодеяния свои со всеми отборными из сынов Ассура, и оскверняла себя всеми идолами тех, к кому ни пристращалась; не переставала блудить и с Египтянами, потому что они с нею спали в молодости ее, и растлевали девственные сосцы ее, и изливали на нее похоть свою. За то Я и отдал ее в руки любовников ее, в руки сынов Ассура, к которым она пристрастилась. Они открыли наготу ее, взяли сыновей ее и дочерей ее, а ее убили мечом. И она сделалась позором между женщинами, когда совершили над нею казнь.
Сестра же ее, Оголива, видела это и еще развращеннее была в любви своей, и блужение ее превзошло блужение сестры ее».
– Какой гость! – проговорил Смушко, откладывая Библию.– Милости просим!
Отец Егорий, открывший глаза, когда его староста прекратил чтение, медленно качнул головой.
– Здравствуй,– сказал он.
– Здравствуйте, отец Егорий,– ответил Андрей.– Вот проведать вас решил. Извините, что так поздно…
– Да уж не рано,– проговорил Потмаков.– Второй час ночи. Но мы, как видишь, не спим, бодрствуем.
– Кушать хочешь? – спросил Смушко.– Супчик есть постный, огурчики. Поешь?
– Поем,– согласился Андрей.
Последний раз он ел восемь часов назад.
Смушко направился на кухню, и Андрей вышел вместе с ним. Ему почему-то трудно было оставаться наедине с отцом Егорием.
– Что не спите так поздно, Григорий Степанович? – спросил Андрей.
То, что бодрствует Потмаков,– обычное дело, но Смушко, заботясь о здоровье, старался ложиться раньше полуночи.
– Из-за него,– ответил староста, понизив голос, словно Игорь Саввович мог его услышать через две двери.– Видения у него… страшные. Боюсь я.
– И что он видит? – так же, почти шепотом, спросил Андрей.
– Не говорит,– огорченно проговорил Смушко.– На, возьми свой суп! – сказал он, вынимая тарелку из микроволновой печи.– И пойдем туда. Не хочу его одного оставлять… Как бы нам не потерять его, Андрюша! – прошептал с печалью и тревогой.
20 
