49 
В руке у него был меч, и при моем приближении он попятился и рефлекторно поднял оружие (надо полагать, выглядел я не очень дружелюбно), но сделал это как-то вяло, и я обухом топора без труда вышиб клинок и, перебросив топор в левую руку, правой, от души, вложившись, с доворотом корпуса, врезал Бороде по роже.
Видно, судьба у меня такая: лупить Рунгердиных женихов.
Тюркира отбросило к стене (даром что весу в нем было раза в полтора больше, чем во мне), где он и отек на пол, не выказывая ни малейшего желания вступить со мной в поединок.
Хунди Толстый попытался мне что-то сказать, но я бросил ему:
— Утром!
Прихватил со стены медвежью шкуру, собственное барахлишко и отправился спать на конюшню.
Запах навоза и сена мне как-то ближе, чем дым очага и вонь блевотины.
За Свартхёвди я не беспокоился. Вокруг него уже хлопотали женщины, поили чем-то горячим… Да и Сван присмотрит, если что.
Устал я что-то от древнескандинавских развлечений. Неплохо бы отдохнуть. Для начала — просто выспаться.
Выспаться у меня — получилось. Но не сразу. Потому что, стоило мне разоблачиться и забраться в импровизированный спальный мешок, как ко мне пожаловала гостья.
Угадайте — кто?
Нет, не угадали. Рабыня Медвежонка, несомненно, ухаживала за хозяином.
Своим вниманием меня почтила хозяйка поместья. Я легко опознал ее в темноте по характерному звяканью ключей.
Что ж, по-своему, это даже справедливо, решил я, и минуток через пятнадцать супруга грубияна и насильника Тюркира охала и повизгивала, изо всех сил пытаясь процарапать дорогой лен моей нательной рубахи.
Вот не могу понять эту специфику мужского организма. Только что казалось — никаких сил больше нет. Упал — и заснул. А стоит пощупать теплую упругую попку — и такая бодрость просыпается… Минут на сорок.
Но нам хватило.
— Будет сын — назовешь Волчонком, — пробормотал я по-русски вслед выскользнувшей из-под шкуры одноразовой подружке…
Глава семнадцатая,
в которой герой возвращается домой и узнает кое-что о сексуальных привычках йотунских самочек
К утру Свартхёвди практически оклемался. Хорошо покушал. Выслушал извинения от хозяина дома, который (официальная версия) спьяну перепутал чужое двуногое имущество с собственным и совершил преступление стоимостью в сорок граммов серебра.
Медвежонок извинения принял. Серебро — тоже. И еще — головной платок из очень хорошей, пусть и некрашеной шерсти, который предназначался рабыне, дабы спрятала личико и не оскверняла фингалом взор господина.
Вот такие тут бесчеловечные нравы. Если речь идет о рабах. Надо, кстати, напомнить о них Хавчику, а то в последнее время он слишком много мне замечаний делает.
Я тоже принял извинения от владельца одаля, который заверил меня, что у него и в мыслях не было поднять меч на гостя. Он, дескать, просто хотел показать мне, как специалисту, какой у него хороший клинок. Более того, не просто показать, а даже и подарить. Что он сейчас и делает.
Мне был вручен меч стоимостью в целую марку серебром, но я уже был в курсе правил игры, и потому в моей собственности меч пробыл недолго.
Заверив Вшивую Бороду в том, что я действительно неверно истолковал его намерения и тем невольно нанес ему тяжкое оскорбление (подумал, будто Тюркир способен напасть на гостя), и, пытаясь защититься, нечаянно задел его и сбил с ног. И в компенсацию за нанесенную обиду дарю ему этот замечательный меч стоимостью не менее марки серебром…
Вот так мы все сохранили лица и внешнюю благопристойность. Старина Вшивобородый в итоге даже попытался сделать мне настоящий подарок (рог, из которого я пил), потому что история того, как папа Медвежонка заработал свою жену, была известна всем сёлундцам, и вероятность того, что его сынок в священном безумии мог порубать всех чад и домочадцев Тюркира, была довольно высока. Очень возможно, что лишь мое своевременное вмешательство сохранило Свартхёвди немало серебра, которое пошло бы на выплату вергельда. В том числе и за безвременную кончину Тюркира Вшивой Бороды.
Я от подарка отказался. Глядя на огромный фингал, в котором прятался глаз Тюркира, а также помня о паре незримых развесистых украшений, которыми он обзавелся этой ночью после инцидента на сеновале, я чувствовал, что не вправе брать у дядечки подарки. Тем более — такие несерьезные.
49 
