52 
Это была прелестная комната, выходившая окнами в розарий, но в ней никого не было, и лорд Чард, окинув ее беглым взглядом, объявил, что он отправляется на поиски сестры.
Николас Уэстон, который вошел в дом вместе с ними, уже успел удалиться, и Хьюго тоже не было видно — как догадалась Леона, он направился на конюшню проследить за тем, чтобы его лошади был обеспечен должный уход. Конечно, в присутствии брата она чувствовала бы себя более уверенно, но понимала, что стоило Хьюго войти в конюшню — и могли пройти часы, прежде чем он освободится.
Мажордом закрыл дверь за лордом Чардом. Оставшись в одиночестве, Леона осмотрела комнату и снова остро ощутила собственное ничтожество. Живя уединенно в замке, она даже не представляла себе, что может существовать подобная роскошь. Это впечатление создавалось не только блестящей полированной мебелью, шелковыми драпировками тончайшей работы, картинами и зеркалами, позолоченными рамами и коврами, каждый из которых, насколько она могла судить, стоил целое состояние, но и множеством маленьких изящных безделушек, украшавших гостиную, и, как ни равнодушна Леона была к подобным вещам, она не сомневалась, что каждая из них обошлась хозяевам в сумму гораздо большую, чем она сама была в состоянии потратить на ведение хозяйства в Ракли за месяц или даже за целый год.
Леона переходила от предмета к предмету, ощупывая чувствительными пальцами мягкий атлас подушек, бархат и парчу обивки стульев. Наконец, блуждая бесцельно по комнате, девушка подошла к окну, выходившему в розарий. Окно было открыто, и снизу до нее доносились чьи-то голоса. Она только собиралась отойти из страха, что ее могут заметить, как вдруг высокий веселый женский голос воскликнул:
— Право, Джулиен, вы слишком многого от меня хотите, несмотря на всю мою привязанность к вам. Я не вижу вас неделями — нет, месяцами, — разве что по случаю на каком-нибудь приеме. И вдруг вы объявляетесь здесь с какой-то деревенской нищенкой, которая привлекла к себе ваше внимание, и просите меня не только оказать ей гостеприимство, но одолжить мои самые красивые платья. Я заявляю, это уже чересчур!
Низкий голос что-то возразил в ответ, но Леона не расслышала, что именно, потому что стремительно бросилась от окна в противоположный конец гостиной и с пылающими щеками упала в кресло, опустив голову и заломив руки. Леона испытывала жесточайшие муки стыда и унижения. Так вот чего стоили заверения лорда Чарда, что его сестра обрадуется этому визиту и что в Клантонбери у нее не будет недостатка в подобающей одежде! Как она могла быть настолько глупа, чтобы довериться ему? — спрашивала себя Леона.
Она чувствовала, что ее щеки снова и снова вспыхивали румянцем от гнева и смущения. Деревенская нищенка, как же! Как посмела герцогиня сказать о ней такое?
Леона вспомнила своего отца, его благородные, аристократические черты лица, генеалогическое древо, которым он так гордился, восходившее к тем Ракли, которые защищали Британию против войск Вильгельма Завоевателя12 в битве при Гастингсе.
— Как она посмела? — произнесла Леона вслух, и охвативший ее прилив гордости, казалось, не оставил следа от замешательства, заставив девушку вскочить на ноги. Подбородок ее был высоко поднят, в глазах появилось упрямое выражение.
«Я не позволю им так унижать себя!»— как раз подумала она, когда дверь гостиной распахнулась и вошла герцогиня в сопровождении лорда Чарда.
По-видимому, мнение ее милости изменилось по пути в дом под влиянием доводов брата, но даже теперь она не собиралась сдаваться окончательно в своем отношении к вновь прибывшей, и, когда герцогиня прошествовала через комнату, было очевидно, что держалась она с истинно королевским величием и приготовилась оказать Леоне весьма прохладный прием.
Леона почему-то представляла ее себе высокой — вероятно, потому, что лорд Чард был высокого роста.
Но вместо этого она увидела перед собою женщину примерно одного с нею сложения, хотя совершенно непохожую на нее.
В двадцать семь лет герцогиня Клантонбери находилась в самом расцвете своей красоты. Она была брюнеткой, с волосами цвета воронова крыла и бровями вразлет над почти фиалковыми глазами, оттенявшими ее нежную кожу, белую, как цветок магнолии.
Миниатюрная, обаятельная и жизнерадостная, Харриэт Клантонбери могла, когда она того желала, внушать благоговейный трепет. Сейчас был как раз один из таких случаев.
52 
