143 
После этого инцидента, Казакевич испытал сильное головокружение, он остановил свой джип на обочине и какое-то время неподвижно сидел, разглядывая дорогу, освещенную ночными фонарями. Казалось, что в том месте, где должно биться сердце у него стакан тонкого стекла, в этом стакане бьется, дрожит металлическая ложечка. И стенки вот-вот лопнут.
…Казакевич сбросил с головы подушку, сел на диване. Дотянулся рукой до трубки мобильного телефона, набрал номер Валиева. Никто не отвечает, слышны лишь бесконечные длинные гудки. Казакевич положил трубку. Как бы там ни было, теперь, когда Тимониной не стало, он готов встретить большие неприятности. Степаныч будет сторожить труп Ирины Павловны, как цепной пес. К могиле близко никто не подойдет.
* * * *
В то время, когда во дворе трещали выстрелы и бухали взрывы гранат, Девяткин отлеживался в своем укрытии за собачьей будкой. С этой позиции без риска быть обнаруженным и убитым, он видел все или почти все, что происходило вокруг. После разрыва второй гранаты собачью будку взрывной волной отбросило к задней части забора и размолотило о бетонный столб. Девяткина оглушило, засыпало землей и щепками.
Третья граната разорвалась на безопасном расстоянии, возле крыльца, от которого Девяткина закрывал угол дома. Правда, на этот раз с крыши слетело пара листов кровельного железа, спланировав вниз, они чувствительно ударили Девяткина по голове, припечатали к земле. Из носа брызнула кровь, в глазах потемнело, а в ушах зашумело так, будто где-то рядом с Девяткиным перекатывал водные потоки невидимый Ниагарский водопад.
Валиев поменял пистолетную обойму, медленно поднялся с земли. Он сделал робкий шаг вперед, к дому, но сморщился, испытав острую боль в правом колене. Крови не было, видимо, зашиб ногу, когда, потеряв голову от страха, полз к забору.
Со стороны Валиев выглядел, как выходец с того света. Мокрое от пота лицо сделалось грязно серым, к нему прилепились песчинки, мелкие комочки земли. Пиджак лопнул по шву на спине, вместо правого рукава болталась матерчатая бахрома. Штанины продраны на коленях. Ничего, главное он жив, он победил, – утешил себя бригадир. Остается малость – прихлопнуть Тимонина, который сейчас, дрожа от страха, прячется в доме. А потом, совсем скоро, можно охлаждать шампанское.
Валиев сбросил с себя мешавший движениям негодный пиджак. Превозмогая боль, сделал ещё несколько шагов вперед, споткнулся, но не упал. Тишина. Пронзительная гудящая тишина. Слышно, как мухи жужжат над выгребной ямой, полной человеческих нечистот.
Вставшее над горизонтом солнце осветило унылый пейзаж. Дом без окон и дверей с разрушенным фундаментом, глубокую воронку от гранаты на том месте, где некогда стояло крыльцо, снесенный забор, ворота, вывороченные из земли вместе со столбами, развалившиеся сараи. Пыль, поднявшаяся над двором, бордово-красная в солнечных лучах, медленно оседала на землю.
Приволакивая больную ногу, Валиев доплелся до дома, обогнул воронку от разорвавшийся гранаты. Заглянув в дверной проем, задрал ногу, ухватившись рукой за косяк, залез в сени. Валиев споткнулся о расстрелянный пулемет Дегтярева. Он перешагнул картонный ящик из-под вина, на дне которого лежали две противотанковые гранаты.
В дальнем углу сеней, заваленный обломками двери, бумажным мусором, сползшими со стены обоями сидел контуженный Лопатин. Правой здоровой правой рукой он старался залезть в левый карман штанов, чтобы вытащить револьвер. Ухватив рукоятку двумя пальцами, он тянул её, что есть силы. Но револьвер никак не хотел вылезать из кармана, видимо, зацепился курком за складки ткани. Валиев подошел к Лопатину на расстояние двух шагов.
– Где Тимонин?
– Пошел на хер, чурка, – Лопатин выдавил сквозь зубы плевок. – Грязный ублюдок. Скотина.
– Подыхаешь и никак не подохнешь, – ухмыльнулся Валиев. – Помочь?
Лопатин пошевелился, последний раз дернул за рукоятку револьвера. Ничего не получается. Иногда в минуты падений, горьких разочарований и неудач он спрашивал себя: «Когда же кончится это мучение под названием человеческая жизнь». Что ж, вот все кончилось. Быстро, неожиданно и почти безболезненно.
– Хайль Гитлер, – крикнул Лопатин.
Крик вышел тонкий, петушиный. Лопатин закашлялся от пыли, чихнул. Валиев поморщился и плюнул на пол.
– Проклятый фашист, – процедил он.
Лопатин закрыл глаза. Валиев поднял руку с пистолетом и трижды выстрелил в лицо Лопатина. В рот, в лоб и в глаз.
143 
