Особенно,... 
64 
Она улыбалась.
— Что ты хотела бы съесть? — Он загадал, что она должна ответить «мне все равно». Но Наташа, помолчав немного, задумчиво ответила:
— Отварную форель с зеленым салатом. И креветки. А на гарнир жареную морковь с консервированным горошком. — И обратилась к официанту: — Морковь, пожалуйста, поджарьте на сливочном масле.
Он кивнул: желание клиента — закон, а Алексей, улыбаясь, спросил:
— Кажется, сливочное масло не входит в рацион вегетарианцев?
— При чем тут вегетарианство? — удивилась она. — Когда морковь поджаривается на сливочном масле, в ней образуются структуры, которые называются «антиоксиданты». Очень полезные вещества для профилактики опухолей.
— Я, как и раньше, узнаю от тебя много нового! — улыбнулся он ей, но она не заметила этой улыбки.
При слове «морковь» она всегда вспоминала свой первый год пребывания в Москве и начало работы над докторской. Был месяц март, и ее крысы начали погибать от авитаминоза. Для Наташи срыв эксперимента был бы крахом. Этим экспериментом она хотела заявить о себе в столичном институте как о личности, стоящей внимания. Сотрудники наблюдали за ней. Опыты были очень трудоемкими, ведь только на перевивку лейкоза животным уходил целый месяц. И эксперимент был на грани срыва из-за дурацкого авитаминоза. Каждый день утром она вставала на час раньше и ехала на рынок. Это было время всеобщего дефицита, и качественную морковь можно было купить только там. Она тащила тяжеленную сумку в виварий и терла морковь килограммами. Крысы в опыте были злые, потому что были больны, потому что терпели мучения. Когда она в синем халате подходила к клеткам, они прятались по углам, боялись. Но голод все-таки побеждал страх — они подвигались к чашкам и с жадностью набрасывались на аппетитные сладкие овощи, как, впрочем, и на хлеб с маслом и колбасу, которые она приносила им из дома.
У-у-у! Вспомнить только, как ей досталась докторская! Сотрудники лаборатории смотрели на нее искоса, исподволь оценивая — надо же, приехала выскочка откуда-то с Волги! Крыс в той первой серии опытов было всего ничего — четыреста голов. Во второй — еще двести. На морковь, колбасу и масло уходила почти вся ее зарплата, но Серов говорил: «Не дрейфь! Скоро май — будем делать им салат из одуванчиков». И благодаря их совместным усилиям падеж животных был все-таки минимальным. Ей казалось, что тогда он действительно любил ее. А она? Конечно, тоже любила. Но она была в состоянии хронического стресса, у нее было чувство, что она должна догнать уходящий от нее поезд.
Когда наступило его охлаждение? Она не могла точно ответить, только констатировала факт: она — обманутая жена. Как умная женщина, частично она догадывалась почему. Но не до конца. До конца и сам Серов не мог бы сформулировать, почему он ей изменяет.
Совершенство требует совершенства во всем. Не могла она, вернувшись домой после тяжкого дня, завалиться с Серовым в постель и сказать: «Ну, давай, только быстрее», тайком вспоминая прошедший рабочий день: козни Льва Андреевича Мытеля, Женю Савенко, больного с плохими анализами, десяток погибших лабораторных животных… Не могла она и закатить скандал, увидев на своем туалетном столике забытую чужую расческу. Это была бы уже не она. И она решила — пускай будет как будет, она не должна себя предавать! Раз ей суждено быть на высоте, значит, надо быть постоянно на высоте. Как говорится, редко, но метко. В остальное время пусть сам решает, как быть. Если ему секс нужен чаще, чем ей, — это его проблемы. Ей нужна только любовь. И она готова к любви тогда, когда действительно чувствует к нему прилив нежности и ощущает такой же импульс и от него. Она не позволит, чтобы посредством близости с ней он удовлетворял простые ежедневные инстинкты.
Что ж, так или иначе, но свой поезд она все-таки догнала. И Наташа улыбнулась.
12
Лаборатория иммунологии опять была пуста, теперь уже потому, что настал вечер. Женя Савенко сидел в большой лаборатории, когда туда перед уходом заглянул Лев Андреевич.
— Все сидишь, мечтатель? — сказал он, прощаясь. — Ну, сиди-сиди, может, что высидишь. А я пошел, счастливо! — Дверь лаборатории за ним глухо стукнула, и Женя остался один.
Он не боялся этого одиночества, а, наоборот, любил его. Он не знал, чем занять себя дома, и поэтому домой уходил только ночевать. Жизнь аскета-отшельника нравилась ему. Питался он в институтской столовой, а когда она закрывалась, пробавлялся бутербродами. Его даже раздражали громкие взрывы хохота молодежи и визги лаборанток, когда кто-нибудь из аспирантов от избытка чувств крепко обнимал их за тонкие талии. Даже если Натальи Васильевны и не было на месте, как сейчас, все равно в тишине слышался ему ее негромкий голос, а иногда даже казалось, что вот она рядом, сидит за столом на высоком лабораторном табурете, как за стойкой бара, и о чем-то, улыбаясь, разговаривает с ним.
64 
