207 
Уэбберли стал ждать перерыва в движении, что не заняло много времени в это время суток. После того как мимо прошуршал красный автобус, Уэбберли и собака шагнули на проезжую часть. От тротуара на другой стороне их отделяло менее тридцати ярдов.
Уэбберли всегда был осторожным пешеходом, но на миг его внимание отвлекла тумба с почтовым ящиком внутри, стоявшая на противоположной стороне улицы. Она стояла там со времен королевы Виктории, и именно в этот почтовый ящик он опускал свои письма Юджинии на протяжении их романа, включая то последнее письмо, которое положило всему конец, ничего не оканчивая. Его глаза остановились на этой тумбе, и в этот момент Уэбберли почти видел, как он сам стоит там, где стоял сотни раз, торопливо засовывая письмо в щель и оглядываясь через плечо, хотя и знал, что Фрэнсис вряд ли выйдет на улицу. Поглощенный этим видением, вспоминая себя, каким он был много лет назад, снедаемого любовью и желанием отступиться от клятв, которые требовали от него невозможного, он потерял бдительность. Это длилось всего секунду, но секунды хватило.
Справа от него послышалось рычание двигателя. В тот же миг залаял Альфи. Потом Уэбберли почувствовал удар. Собачий поводок взметнулся в ночь, а самого Уэбберли швырнуло к тумбе, в которую он складывал бессчетные заверения в бесконечной любви.
Ударом смяло грудную клетку.
Вспышка света пронзила его глаза, как маяк.
Затем наступила тьма.
Гидеон
23 октября, 1.00
Я снова видел сон. Я проснулся, помня его. Сейчас я сижу в кровати с тетрадью на коленях, чтобы записать его, пока не забыл.
Я в доме на Кенсингтон-сквер, в гостиной. Я смотрю в окно, как на улице играют дети в центральном сквере, и они замечают, что я смотрю на них. Они машут мне и жестами зовут присоединиться к ним, и я вижу, что их развлекает фокусник в черном плаще и высокой шляпе. Он вытаскивает из их ушей живых голубей и подбрасывает птиц в воздух. Я хочу быть с ними, хочу, чтобы фокусник вытащил голубя из моего уха. Я иду к выходу из гостиной, но вижу, что в двери нет ручки, только замочная скважина, через которую я ожидаю увидеть вестибюль и лестницу на второй этаж.
Но когда я склоняюсь к замочной скважине, которая почему-то оказывается скорее дверным глазком, то вижу в нее не то, что ожидал, а комнату своей младшей сестры. И хотя в гостиной светло, но в детской стоит полумрак, как будто задернули занавески на время дневного сна.
С другой стороны двери слышится плач. Я знаю, что это плачет Соня, но не вижу ее. А потом дверь превращается в плотную гардину, я раздвигаю ее и выхожу, но не в детскую, а в сад за домом.
Этот сад гораздо больше, чем тот, что был у нас на самом деле. Там стоят огромные деревья и раскидистые папоротники, в отдалении — озерцо, в него откуда-то льется водопад. Посреди озерца стоит садовый сарай, тот самый сарай, у которого я видел однажды ночью Катю в объятиях мужчины.
В саду я вновь слышу плач Сони, только она уже не тихо скучит, а рыдает навзрыд, почти визжит, и я понимаю, что должен найти ее. Меня окружают заросли кустов и травы, они растут с каждой секундой, мне приходится продираться сквозь них, сбивать соцветия и листья, чтобы разобрать, откуда доносится плач. Как только мне начинает казаться, что я уже почти рядом с сестрой, плач перемещается в противоположный конец сада и я должен начинать все сначала.
Я зову на помощь мать, папу, бабушку или дедушку. Но никто не приходит. И тогда я выхожу к озеру и вижу, что у сарая стоят два человека, женщина и мужчина. Он склонился к ней, он впивается ей в шею, а Соня все заливается плачем.
По волосам я догадываюсь, что эта женщина — Либби, и я застываю на месте, наблюдая, как мужчина, пока не узнанный мною, целует ее. Я зову их; я прошу их помочь мне найти младшую сестру. В ответ на мой крик мужчина поднимает голову, и тогда я вижу, что это мой отец.
Меня охватывает ярость, мне кажется, что меня предали. Я не могу шевельнуться. Соня безостановочно плачет.
Потом рядом со мной оказывается мать или кто-то похожий на нее: ее роста, с ее фигурой, с волосами того же цвета, что были у нее. Она берет меня за руку, и мне становится ясно, что я должен помогать ей, потому что она нужна Соне, потому что только она может успокоить сестру, плач которой уже перерастает в высокий визг, в истерику.
«Все в порядке, милый, — говорит мне похожая на мать женщина. — Просто она хочет есть».
207 
