Но... читается легко и любовь-морковь
265 
— Просто решил зайти, — промямлил он наконец. — Ты же мне мать. Имеешь право знать, где я и что со мной.
Она сказала:
— Подай-ка мне сигареты, — и кивнула в сторону стола, где лежала мятая пачка «Бенсон-энд-Хеджес».
Он передал сигареты матери. Джен закурила, глядя на экран, где камера предлагала вид сверху на бильярдный стол и на спину игрока, который нагнулся над зеленым сукном, чтобы оценить позицию, словно хирург со скальпелем в руках.
— Просто решил зайти, — повторила она. — Какой ты внимательный, Джим. Ну, тогда бывай.
И она снова включила звук.
Пичли переступил с ноги на ногу и огляделся вокруг, пытаясь найти повод задержаться. На самом деле он пришел не к ней, но по ее поведению видел, что она не горит желанием рассказывать ему о его братьях и сестрах, не стоит и спрашивать. Она ничего ему не должна, и они оба прекрасно это знают. Нельзя же провести четверть века, притворяясь, что прошлого у тебя как бы и не было, а потом вдруг ни с того ни с сего наведаться к матери и попросить у нее помощи.
— Мам, послушай, — проговорил он, — так вышло, я не мог поступить иначе.
Она отмахнулась от него, оставив в воздухе полупрозрачную змейку сигаретного дыма. И снова на него навалилось прошлое, швырнуло его в эту же комнату, только на много лет назад. Его мать лежит на полу, у нее начинаются роды, она курит одну сигарету за другой, потому что где эта «скорая», какая неслыханная наглость, они вызвали ее уже час назад, безобразие, почему никому до них нет дела? «Не уходи, Джим. Только не бросай меня, сынок». Вылезшее из нее существо было скользким, как сырая треска, и окровавленным, оно цеплялось за породившее его тело шнуром, а мать курила не переставая, курила все время, пока рожала, и дым поднимался в воздух синими змейками.
Чтобы избавиться от воспоминаний о том, как он, десятилетний и перепуганный, оказался с новорожденным младенцем на руках, Пичли ушел в кухню. Но и там его преследовали подробности той ночи: двадцать пять минут четвертого, братья и сестры спят, соседи спят, всему свету наплевать на них, все попрятались по своим постелям и видят сны.
После этого он невзлюбил детей. А мысль о том, чтобы произвести ребенка самому… Чем старше он становился, тем больше убеждался, что повторять ту кошмарную драму нет никакой нужды.
Пичли подошел к раковине и повернул кран, надеясь, что глоток холодной воды прогонит непрошеные воспоминания. Когда он потянулся за стаканом, в прихожей раздался скрип открываемой двери. Мужской голос произнес:
— Простофиля несчастный, ты опять все испоганил! Сколько раз тебе повторять, чтобы ты держал пасть на замке, когда я разговариваю с клиентом?
Другой мужской голос уныло оправдывался:
— Я хотел как лучше. Телки же любят, когда их умасливают…
На что первый голос разразился гневными проклятиями:
— Придурок! Умаслил ты ее, как же! Больше мы ее никогда не увидим! — Более спокойным тоном первый мужчина сказал: — Привет, мам. Как жизнь?
— У нас гости, — ответила Джен Пичес.
Пичли допил воду под аккомпанемент шагов, пересекающих тесную гостиную в направлении кухни. Он поставил стакан в грязную раковину и обернулся к двум своим младшим братьям. Они заполнили помещение — такие же здоровые мужики, как их отцы, с головами размером с арбуз и ладонями с крышку мусорного бачка. Рядом с ними Пичли, как всегда, почувствовал робость. И как всегда при встрече с этими громилами, он проклял судьбу, заставившую его мать сойтись с низкорослым заморышем, каким был его отец, и выбрать борцов-тяжеловесов (по крайней мере, такое складывалось впечатление) для зачатия его братьев.
— Робби, — сказал он в качестве приветствия старшему из двух братьев. — Брент, — кивнул он младшему.
Оба брата были одеты в сапоги, синие джинсы и одинаковые куртки с логотипом на спине и груди «Rolling Suds». Значит, они работали, заключил Пичли, пытались удержать на плаву передвижную автомойку, начало которой положил он сам, будучи тринадцатилетним подростком.
Беседу повел Робби, как это было заведено между ним и Брентом.
— Так, так, так! Глянь-ка, Брент, кто к нам пожаловал: наш старший братишка собственной персоной! И какие шмотки-то на нем классные, в них он прямо красавчик.
Брент хмыкнул, прикусил большой палец и стал ждать дальнейших указаний.
Пичли сказал:
— Твоя взяла, Роб. Я сматываюсь.
— В каком смысле сматываешься? — Робби подошел к холодильнику и вытащил оттуда банку пива, которую швырнул Бренту. Затем он громко крикнул: — Ма! Ты не хочешь чего-нибудь выпить? Или перекусить?
265 
