Но... читается легко и любовь-морковь
269 
Сначала она не открыла мне дверь. Пришлось стучать еще несколько раз, и даже когда она соизволила наконец подойти к двери, то не открыла сразу, а спросила: «Кто там?» Как будто не знала, что, кроме меня, вряд ли кто заглянет к ней на Чалкот-сквер. Я решил проявить терпение. Она обижена на меня, говорил я себе. И имеет на это полное право, если рассудить по чести.
Когда она распахнула дверь, я стал говорить принятые в подобных случаях фразы: «Привет. Я беспокоился о тебе. Ты исчезла, и я…»
«Не ври», — услышал я в ответ, хотя в ее голосе не было враждебности. Она успела одеться, заметил я, причем оделась необычным для себя образом: в цветную юбку, развевающуюся на уровне икр, и черный облегающий свитер. На ее левой щиколотке поблескивала золотая цепочка, хотя Либби была босиком. Мне очень понравилось, как она выглядит.
«Это правда. Когда ты ушла, я подумал, что ты собираешься вернуться на работу. А потом, когда ты не вернулась… Я не знал, что и думать».
«Снова вранье», — сказала она.
Я сдержался, говоря себе, что я виноват и должен понести наказание.
«Можно мне войти?»
Она отступила от двери, каким-то незаметным, но абсолютно недвусмысленным телодвижением изобразив полное равнодушие — эквивалент пожатия плечами. Я вошел в квартиру и увидел, что она готовится обедать. На кофейном столике перед футоном, служившим ей в качестве дивана, были расставлены блюда, и их содержимое разительно отличалось от того, что она обычно ела (так же, как и сегодняшний наряд Либби разительно отличался от того, что она обычно носила): она поджарила курицу с брокколи и сделала салат из помидоров.
Я замялся: «Ты ешь? Извини. Наверное, мне стоит зайти попозже». Прозвучало это так формально, что я возненавидел себя.
Она сказала: «Да ничего страшного, если только ты не против, что я буду есть при тебе».
«Я не против. А ты не против, что я буду смотреть, как ты ешь?»
«Я не против».
Это была разведка боем. Мы с ней могли бы поговорить на самые разные темы, но при этом слишком многое являлось запретным.
«Прости за тот день, — сказал я. — За то, что случилось между мной и тобой. У меня сейчас тяжелый период в жизни. Ну, очевидно, ты уже в курсе. Но пока я не разобрался со своими проблемами, я ни с кем не смогу сойтись».
«А раньше мог?»
Меня этот вопрос поставил в тупик.
«Мог что?»
«Сойтись с кем-нибудь?» Либби подошла к дивану и уселась, подобрав под себя юбку. Это был необычайно женственный жест, совершенно ей несвойственный.
«Не знаю, как ответить на это честно и при этом быть честным с самим собой, — признался я. — Наверное, я должен сказать, что да, я мог сойтись с кем-то в прошлом и смогу сделать это в будущем. Но правда состоит в том, что, возможно, это не так. То есть я никогда ни с кем не мог сойтись. И возможно, никогда не смогу. Это все, что я сейчас могу сказать».
Либби пила воду, отметил я с удивлением, а не кока-колу, которая была ее любимым напитком все то время, что мы были знакомы. Пока я говорил, она подняла большой стакан с кусочком лимона, плавающим среди кубиков льда, поднесла его к губам и, делая маленькие глотки, смотрела на меня поверх края стакана.
«Ну что ж, — сказала она, когда я замолчал. — И это все, что ты хотел мне сказать?»
«Нет, я уже говорил, что беспокоился о тебе. Расстались мы не лучшими друзьями. А потом тебя все не было… то есть я подумал, что ты, должно быть… В общем, я рад, что ты вернулась. И что ты в порядке. Я рад, что ты в порядке».
«Почему? — спросила она. — И что со мной могло случиться? Ты подумал, что я в реку брошусь, или что?»
«Нет, конечно».
«Тогда почему?»
В тот момент я не увидел, что меня завлекают в ловушку. Как идиот, я свернул на предложенную мне дорогу, предположив, что доберусь по ней к желаемой цели. Я ответил: «Я знаю, что твое положение в Лондоне крайне непрочно. Поэтому я не стал бы винить тебя, если бы ты… ну, если бы ты сделала то, что тебе показалось необходимым, чтобы укрепить это положение. Особенно ввиду того, что мы с тобой так плохо расстались. Но я очень рад, что ты вернулась. Ужасно рад. Я скучал без тебя, мне не с кем было поговорить».
«Попался, — подмигнула она мне, но не улыбнулась. — Теперь мне все понятно, Гид».
«Что "все"?»
Она взяла вилку и нож и стала терзать курицу. Хотя в Англии она провела уже несколько лет, я заметил, что столовыми приборами она так и не научилась пользоваться. Как все американцы, она бестолково перекладывала нож и вилку из руки в руку каждый раз, когда ей нужно было что-то отрезать. Я не успел поразмыслить над этой странностью, потому что Либби, помолчав, решила-таки ответить мне.
269 
