Крамер выбросил маленький желтый указатель, и они свернули в переулок, ведущий в город. Красивое лицо — живое, ребячливое, с остатками загара, свидетельствующего о службе на заморских территориях. Лет двадцати пяти, здоров как бык.
— Хочу вас поблагодарить.
— Меня?
— За совещание. Вы сказали правду, тогда как все остальные несли черт знает что. Четыре дня — подумать только!
— Они всего лишь проявили лояльность.
— Лояльность? Брось ты, Том. Не возражаешь, если перейдем на «ты»? Между прочим, меня зовут Джимми. Им просто приказали.
— Пожалуй, здесь не место для такого разговора… — Головокружение прошло, и, как обычно, появилась ясность мыслей. Джерихо пришло в голову, что американец, должно быть, ждал, когда он появится после совещания. — Достаточно, спасибо.
— Правда? Да мы почти не ехали.
— Остановитесь, пожалуйста.
Крамер свернул к краю тротуара у маленьких коттеджей, затормозил и заглушил мотор.
— Послушай, Том, одну минуту. Немцы ввели в действие Акулу через три месяца после Пёрл-Харбора…
— Позвольте…
— Успокойся. Никто не слушает. — Действительно. В переулке ни души. — Три месяца после Пёрл-Харбора, и вдруг мы начинаем терять суда, что впору выходить из войны. Никто не говорит нам, в чем дело. В конце концов мы здесь новички, всего лишь сопровождаем суда, как нам указывает Лондон. Наконец становится совсем плохо, и мы спрашиваем вас, что случилось со всеми вашими хвалеными разведданными. — Крамер поднял палец. — И тогда нам говорят об Акуле.
— Я не могу это слушать, — запротестовал Джерихо, пытаясь открыть дверь, но Крамер наклонился вперед и ухватился за ручку.
— Я не пытаюсь настраивать тебя против твоих людей. Хочу только рассказать, что здесь происходит. Когда в прошлом году нам объявили об Акуле, мы стали кое-что проверять. Торопились. В конце концов после отчаянного сопротивления начали получать некоторые цифры. Знаешь, сколько бомбочек было у ваших парней к концу лета? И это после двух лет производства!
Джерихо глядел прямо перед собой.
— Я не стану воспринимать подобную информацию.
— Пятьдесят! А знаешь, сколько, говорили наши в Вашингтоне, они могут сделать за четыре месяца? Триста шестьдесят!
— Ну и делайте, — раздраженно ответил Джерихо. — Если вы такие, черт возьми, хорошие.
— Да нет, — возразил Крамер. — Ты не понимаешь. Это не позволено. Энигма — это британский младенец. Официальный. Любые изменения в статусе подлежат переговорам.
— А они идут?
— В Вашингтоне. В это самое время. Там ваш мистер Тьюринг. А пока мы получаем то, что вы даете.
— Но это же абсурд. Почему, во всяком случае, не делать бомбочки?
— Ну-ка, Том, подумай минутку. У вас здесь все станции радиоперехвата. Весь необработанный материал. Мы за три тысячи миль. Поймать Магдебург из Флориды чертовски трудно. Какой смысл иметь триста шестьдесят бомбочек, если нечего в них закладывать?
Джерихо закрыл глаза и представил побагровевшее лицо Скиннера, услышал его рокочущий голос: «У тебя больше нет ясного представления об этом месте… Мы ведем переговоры с американцами о… Ты даже не в состоянии понять серьезность… » Теперь по крайней мере понятна причина ярости Скиннера. Его маленькой империи, которую он построил с таким трудом, громоздя бюрократический камень на камень, смертельно грозит Акула. Но угроза пришла не из Берлина. Она явилась из Вашингтона.
— Пойми меня правильно, — продолжал Крамер. — Я пробыл здесь месяц и считаю, что все вы добились потрясающих результатов. Выдающихся. И никто из нас не говорит о передаче дела в наши руки. Но так продолжаться не может. Не хватает бомбочек, пишущих машинок. А эти бараки, боже мой! «Папа, а на войне опасно? » — «Конечно, я, черт возьми, чуть до смерти не замерз! » Знаешь, однажды чуть не сорвалась целая операция, потому что у вас кончились цветные карандаши! Подумай, о чем мы говорим? Люди должны погибать, из-за того что у вас не хватает карандашей.
Джерихо слишком устал, чтобы спорить. К тому же он был достаточно осведомлен, чтобы понимать, что все это правда. Вспомнил, как полтора года назад, когда его попросили последить за посторонними в трактире «Баранья лопатка», он стоял в темноте в дверях, потягивая пиво, в то время как Тьюринг, Уэлчман и еще несколько больших начальников в комнате наверху писали коллективное письмо Черчиллю. Точно такая же история: не хватало клерков, машинисток, на заводе в Летчуорте, где раньше выпускали кассовые аппараты, а теперь делали бомбочки, не хватало комплектующих, не хватало рабочих… Когда Черчилль получил письмо, разразился страшный скандал — шумный разнос на Даунинг-стрит, испорченные карьеры, перетряски аппарата, — и дела пошли лучше. На время. Но Блетчли был ненасытное дитя. Чем больше давали, тем больше становился аппетит. Nervos belli, pecuniam infinitam. Или, как более прозаично выражался Бакстер, все в конечном счете упирается в деньги. Поляки вынуждены были отдать Энигму британцам. Теперь британцы должны поделиться с янки.