Особенно,... 
13 
Либитинарий ловит мой взгляд, некоторое время думает, что сказать, потом отводит глаза.
Я думаю: глупо умирать в такую жару. Так, брат?
Либитинарий прячет глаза и убирается с моего пути. А я наконец вспоминаю, что должен сделать. Я держу факел перед собой и иду. И ничего не остается – кроме этой жары, сквозь которую я шагаю, стараясь не выронить факел. Ничего, кроме этих смутных людей вокруг, которым все равно.
Один из глупых людей вдруг кричит, я вздрагиваю и поворачиваю голову. Глупый человек – бывший легионер, отслуживший свое, – надрывно кричит, затем выхватывает кинжал и закалывает себя у подножия дровяной пирамиды. Черная густая кровь медленно струится в наполненном жаром воздухе, капает на дрова. Смешно.
Достойный поступок, говорит кто-то. Я не вижу кто.
Кажется, этот глупый полноватый человек с клочьями редких волос вокруг лысины был с братом в Паннонии. Кажется, он убивал маркоманов. А теперь закололся, чтобы последовать за бывшим командиром в загробные поля.
Его укладывают рядом с братом на поленницу.
Умирать глупо, думаю я. И поднимаю факел…
* * *
На мгновение я закрываю глаза и слышу железную поступь легионов. Солдатские калиги, выбивающие пыль из военных дорог. Тысячи «мулов Мария», топчущих италийскую, иберийскую, галлийскую, фракийскую и прочие чужие земли… Легионы. Мощь Рима. Величие власти.
Палящий зной.
Я открываю глаза и подношу факел к поленнице. Рваное, неровное пламя хватается зубами за политые маслом поленья, взбирается наверх, миг – и уже жертвенник охвачен пламенем. Оно ревет и шепчет, в треске выплевывает щепки и пепел и возносится в раскаленное небо Рима – пламя, почти невидимое в свете
солнца…
Я молчу. Квинт молчит. Я вижу, как на лице младшего пляшут отсветы костра – костра, в котором сгорает то, что было некогда нашим братом.
Прощай, Луций.
В воздухе висит густой аромат вина, свернувшейся крови – она, дымящаяся, лилась на землю, и молока – оно лилось вслед за ней.
Кровь, вино и молоко – вот что любят боги. Поэтому плакальщицы, воя так, что у меня сворачивается кровь в жилах, приникают к погребальному костру и царапают себе щеки. Кровь брызжет из-под ногтей, рваные царапины, вырванные с корнем волосы, красные полосы на бледных лицах – на это смотрят сенаторы, пришедшие проводить в последний путь Луция Деметрия Целеста, трибуны, один консул и восемь консуляров, сотни разных квиритов. А зевак, пришедших на похороны, никто не считал.
Я же отчетливо слышу, как падают друг на друга золотые ауреи, сверкающая куча их растет и растет – похороны стоят тысячи и тысячи сестерциев. Восемьсот тысяч сестерциев, если быть точным. Похороны дороги так, что лучше вообще не умирать…
Слышишь меня, брат? Твои похороны стоят нам изрядной доли твоего наследства.
Фигура в белом саване лежит, как неживая – я вздрагиваю. Разве не Луций только что шествовал во главе своих похорон?. Я уже вижу, как языки пламени поднимаются выше, еще, еще. Достигли неба и выплюнули темной дымкой вверх. Самое настоящее сокращение расходов.
Фигура в пламени шевелится от жара.
Я смотрю.
Когда костер догорает, мы с Квинтом собираем обгорелые кости. Отмываем их в молоке до блеска и складываем на чистую ткань. Затем сворачиваем покрывало и вместе отжимаем досуха.
Бронзовый колумбарий – урна для праха в форме голубя – стоит с открытым ртом. Мы перекладываем туда кости брата, ссыпаем пепел, выгребая его горстями, потом несем урну в темную прохладу подземной гробницы…
В это время душа брата летит на крыльях голубя в царство Плутона.
Гробница Деметриев на Фламиниевой дороге окружена зарослями кипарисов. Здесь похоронены все наши предки. Здесь хорошо. Мы ставим урну на место – теперь Луций покоится рядом с отцом, дедом и прадедом Деметриями. Затем молимся и пьем – наконец-то пьем! – прохладное вино. Кружится голова.
Я смотрю на Квинта – я не видел его уже больше года, с тех пор как Август выслал младшего из Рима. Завтра Квинт уезжает. Он вернется обратно в Испанию, он офицер флота, командует триремой… Мы пьем еще.
Все закончилось. Мы похоронили Луция.
Неожиданно я чувствую голод.
* * *
Жара. Солнце печет так, словно хочет выплавить из камня самый величественный город на земле.
– Вода! Вода!
– Мясо! Жареное мясо!
Крики уличных торговцев. Я протягиваю денарий, мне вручают ломоть ячменного хлеба, на него – прямо с огня – плюхают дымящуюся котлету. Ешь, дорогой. Мне кидают монету в один асс – сдачу. Она липкая от пота.
13 
