– Рада, что понимаете.
– Разве тем, что наперекор закону, морали и человеческой совести отдаете девочек четырнадцати лет развращенным мерзавцам.
Ардашева осталась совершенно спокойна.
– Это ложь.
– Конечно, ложь. И господину приставу, да и вашим опекунам из Врачебно-санитарного комитета она доподлинно известна. Все знают, что такое у вас невозможно. Быть может, сами проверяют порой.
– Господин Ванзаров!
– Госпожа Ардашева! – тоже повысил голос Родион. – Мне дела нет до этого.
Смутное беспокойство кольнуло сердце Полины Павловны. Неясность всегда пугает.
– В таком случае я вас не понимаю, – на смену гневу уже просилась приятная улыбка.
– Охотно верю. Для начала хочу спросить: знакомы с Семеном Пантелеевичем?
– С кем?
– В некоторых кругах он известен как Сенька Обух. Или просто: Обух.
Судя по забегавшим глазкам, хозяйка притона была в курсе.
– Вижу, знаете, – обрадовался Ванзаров. – Потому сразу к делу. Сейчас задам простые вопросы. Но если память вас подведет, как вчера, упрашивать не буду, а сразу передам эту честь Семену Пантелеевичу. Уж как Обух спросит, сами догадайтесь.
Сразу учуяв, что мальчишка не врет и не блефует, Ардашева испугалась по-настоящему. Не смогла догадаться, что объединяет воровского старшину и чиновника полиции. Сопляк оказался непрост, ох как непрост.
– Я, право, не знаю, – Полина Павловна натурально изобразила смущение.
– Обещаю: все сказанное останется здесь. Расследование неофициальное.
– Что ж, раз так.
– Рад, что договорились. – Родион был строг и невозмутим. – В мире, как это называет Обух, была нищенка Марфуша, блаженная. Перед тем как потерять память, она служила у вас.
Куда и девалась вся неприступная гордость? Ардашева стала обычной напуганной женщиной, которой не хочется ворошить старое.
– Вы уж знаете, что ж еще, – тихо сказала она.
– Ее настоящие имя и фамилия?
– Марфа Ивановна Нежданова.
– Как она к вам попала?
– Помните, рассказывала о подруге?
– Госпожу Кошелеву отлично помню.
– Это было, страшно вспомнить, лет сорок пять тому. Мы еще тогда были молодыми, я только заведение открыла; как Врачебно-санитарный комитет образовали и разрешили дома терпимости официально, так я и открыла, все деньги, накопленные трудом, вложила.
– Благородный поступок. Что дальше?
– И вот прибегает под вечер Глафира сама не своя. Говорит: сестра ее должна родить вот-вот, а мужу ребенка показать нельзя, сразу узнает, что не его. В сиротский дом не отдашь, подкинуть на улицу жалко. Просит выручить. Ну, я и согласилась помочь. Глафира обещала кормилицу прислать. И вот на другой день приносит сверток. А там девчушка чернявенькая такая и глазки разноцветные. Мы ее Марфой после окрестили. Глафира крестной была. Безродным одно отчество: Ивановна, а фамилию с приставкой «не» дают, вы знаете. Глафира придумала – Нежданова. Так и осталось. Марфа у нас росла, стала привыкать…
– В общих чертах повторила путь Варвары Нечаевой.
– Сами понимаете.
– Когда Марфа забеременела, что произошло?
– А ничего. Срок выносила, а рожать ее Глафира забрала куда-то. После сказала, что ребенок умер, бедняжка умом двинулась. Потом узнали, что она стала нищенкой Марфушей.
– То есть вы лично не видели умершего ребенка?
– Мало мне своих грехов.
– Кто его отец?
– Неизвестно. Уж поверьте, не знаю. Столько проходит…
– Чудесно. Господин Обух пока не потребуется. А теперь хочу услышать такой же честный рассказ о госпоже Незнамовой.
– А это еще зачем? – удивилась Ардашева.
– Здесь вопросы задаю я, – напомнил чиновник полиции. Прямо скажем нехорошо: так грубо с дамой. Но что поделать, какая дама, таков и разговор. – Примерно семнадцать лет назад Олимпиада Ивановна забеременела. При родах ребенок умер и похоронен на Смоленском кладбище. Сам видел могилку.
– После этого Липа и не вернулась. Стала бланкеткой. Слышала, неплохо теперь живет, на содержании, в бильярд играет. Увидите – привет передайте. Я на нее зла не держу. Не то что Варварка, змея.
– Отец опять неизвестен?
– Липа, конечно, знала, но от меня скрыла.
– Почему этот ребенок погиб?
– Откуда же мне знать. У Липы спросите.
– Значит, Незнамова тоже рожала не здесь?
– Ну, что вы такое говорите! Какие у нас роды, здесь мужчины бывают. Глафира ее забрала.