92 
Через несколько минут в приемную вошел человек. Ему, по-видимому, было лет шестьдесят, и вся его фигура производила странное впечатление. Голова была слишком мала для его мощного торса, а черты мелковаты даже для небольшого лица. Фамилия его Царев, сообщил он, протягивая руку, испачканную чернилами. Профессор Царев, уточнил он. Второй секретарь областного комитета партии.
Келсо спросил, могут ли они поговорить с ним.
Да. Пожалуй. Это возможно.
Сейчас. Наедине.
Царев заколебался, пожал плечами.
— Хорошо.
Он провел их по темному коридору в свой кабинет — уменьшенный слепок кабинета партийного чиновника советских времен, с портретами Брежнева и Андропова. Келсо подумал, что за многие годы он посетил десятки таких кабинетов. Паркетный пол, толстые трубы парового отопления, тяжелый радиатор, настольный календарь, большой бакелитовый телефон, точно из фантастического фильма 50-х годов, запах политуры и застойный дух — каждая деталь была знакома, вплоть до модели спутника и часов в форме государства Зимбабве, преподнесенных в дар какой-то марксистской делегацией. На полке за головой Царева стояли шесть экземпляров мемуаров Мамонтова «По-прежнему верю».
— Я вижу у вас книгу Мамонтова. — Это прозвучало глуповато, но Келсо не смог сдержаться.
Царев обернулся и посмотрел на книги, точно увидел их впервые.
— Да. Товарищ Мамонтов приезжал в Архангельск и помогал нам вести кампанию на последних президентских выборах. А что? Вы с ним знакомы?
— Да. Я его знаю.
Молчание. Келсо чувствовал на себе взгляд О'Брайена и понимал: Царев ждет, когда он объяснит цель визита. Несколько неуверенно он произнес заранее подготовленные слова. Прежде всего, сказал
Келсо, он и мистер О'Брайен хотели бы поблагодарить профессора Царева за то, что тот согласился принять их без предуведомления. Они прибыли в Архангельск всего на один день, намереваясь снять документальный фильм о сохранившемся еще потенциале коммунистической партии. Они объезжают многие города России. Он еще раз просит извинения за то, что они не связались с ним заранее, чтобы он мог назначить им время встречи, но особенность их профессии в том, что приходится действовать очень быстро...
— Вас послал товарищ Мамонтов? — прервал его Царев. — Вас сюда направил товарищ Мамонтов?
— Могу со всей искренностью сказать вам, что мы не приехали бы в Архангельск, если бы не Владимир Мамонтов.
Царев закивал. О, вы выбрали замечательную тему. Тему, которая злонамеренно игнорируется на Западе. Кто на Западе знает, например, что на выборах в Думу коммунисты получили тридцать процентов голосов, а потом, на президентских выборах 1996 года, — сорок? Да, мы скоро опять будем у власти. Сначала, скорее всего, в коалиции, а потом — кто знает?
Он оживился.
Возьмите ситуацию здесь, в Архангельске. Конечно, тут теперь есть свои миллионеры. Замечательно! Но, к сожалению, у нас появилась и организованная преступность, безработица, СПИД, проституция, наркомания. Знают ли гости, что продолжительность жизни и детская смертность в России находятся ныне на уровне африканских стран? Такой вот прогресс! Такая свобода! Царев двадцать лет преподавал марксизм в Архангельске — кафедру эту теперь упразднили, естественно, — но только сейчас, когда они взорвали памятники Марксу, начал понимать весь гений, весь провидческий дар этого человека: деньги действительно лишают весь мир, как человеческий, так и природный, его подлинной ценности...
— Спросите его про девчонку, — нетерпеливо прошептал О'Брайен. — У нас нет времени выслушивать весь этот бред. Спросите его про Анну.
Царев остановился на полуслове и перевел взгляд с одного гостя на другого.
— Профессор Царев, — сказал Келсо. — Нам нужны нестандартные человеческие истории, чтобы проиллюстрировать наш фильм.
Это замечательно. Да, он понимает. Человеческий ракурс. В Архангельске полно такого материала.
— Я в этом убежден. Но мы имеем в виду одну конкретную судьбу. Этой женщине сейчас уже за шестьдесят. Она должна быть примерно того же возраста, что и вы. Ее девичья фамилия Сафонова. Анна Михайловна Сафонова. Она была комсомолка.
Царев потеребил кончик своего приплюснутого носа. Фамилия, сказал он после минутного размышления, ему ничего не говорит. Очевидно, это было довольно давно?
— Почти пятьдесят лет назад.
Пятьдесят лет? Это немыслимо! Он найдет для них других людей...
92 
