Они оказались в гостиной. Она была немногим больше, чем морозильная камера, и в дальнем углу выделялась деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Ближе к входу, напротив электрического камина, стоял диван, покрытый шерстяным пледом. В углу разместилась металлическая этажерка, на которой сконцентрировались немногочисленные декоративные элементы интерьера — дюжина фотографий, запечатлевших группы молодых людей и детей. Верхняя полка этажерки была отдана единственному портрету, украшенному шелковыми цветами и оправленному в хромовую рамку; это была фотография принцессы Дианы.
Линли задержал взгляд на этажерке, поначалу приняв ее за некий алтарь, а после снова повернулся к Муваффаку Масуду. Это был бородатый мужчина лет пятидесяти — шестидесяти. Пояс на его халате был завязан так, что становилось очевидным наличие под ним округлого брюшка.
— Это ваши дети? — спросил Линли, указывая на фотографии.
— У меня пятеро детей и восемнадцать внуков, — ответил мужчина. — Там они все. Кроме новорожденной малышки, третьего ребенка моей старшей дочери. Здесь я живу один. Моя жена умерла четыре года назад. Чем могу быть полезен?
— Вам нравилась принцесса?
— Для нее национальность не была препятствием, — вежливо произнес Масуд.
Он взглянул на тост, который держал в руке, с таким видом, будто у него пропал всякий аппетит. Он извинился и нырнул в дверной проем за лестницей, где обнаружилась кухня, по размеру еще меньше, чем гостиная. За кухонным окном чернели голые ветки деревьев, предполагая существование садика на заднем дворе.
Муваффак Масуд вернулся к полицейским, затягивая пояс на боксерском халате. Он произнес с подчеркнутой вежливостью и достоинством:
— Надеюсь, ваш визит не связан с той кражей в Клапаме. Ко мне уже приходили по этому вопросу. Тогда я сообщил офицерам то немногое, что знал, и, поскольку больше от них известий не поступало, решил, что дело закрыто. Но теперь я должен спросить: неужели никто из вас так и не позвонил монахиням?
— Вы не позволите нам присесть, мистер Масуд? — спросил Линли. — Нам нужно задать вам несколько вопросов.
Мужчина заколебался, не зная, как себя вести. С одной стороны, Линли не ответил на вопрос, и тому могли быть некие причины. С другой стороны, законы гостеприимства никто не отменял. Помолчав, он все же сказал:
— Да, конечно, — и повел рукой в сторону дивана.
Другой мебели, чтобы сесть, в гостиной не было. Масуд сходил на кухню за стулом и поставил его прямо напротив дивана, где уселись гости. Он сел, широко расставив босые ноги. На одном пальце не хватало ногтя, заметил Линли.
— Должен сразу заявить, что я никогда не нарушал законы этой страны, — произнес Масуд. — Я говорил это полицейским, когда они приходили в прошлый раз. Я не знаю Клапама и вообще не знаком с районами к югу от Темзы. Даже если бы знал, все равно я там не бываю. В те вечера, когда я не встречаюсь с детьми, я езжу на набережную Виктории. Там я был и в тот день, когда произошла кража в Клапаме, о которой полиция меня уже расспрашивала.
— Набережная Виктории? — повторил Линли.
— Да-да. Это около самой реки.
— Я знаю, где это. Что вы там делаете?
— За гостиницей «Савой» круглый год спят бездомные люди. Я их кормлю.
— Кормите их?
— У меня есть кухня. Да. Я кормлю их. И я не единственный, кто занимается этим, — добавил он, очевидно, расслышав скептицизм в голосе Линли. — Там же работают монахини. И еще одна группа, которая раздает одеяла. Когда полиция спрашивала меня, не мог ли мой фургон оказаться в Клапаме в момент кражи, я объяснил, что это невозможно. С половины десятого и до полуночи я слишком занят, чтобы отвлекаться на грабежи, суперинтендант. Я следую канонам ислама, — пояснил он и добавил с едва заметным нажимом: — В их истинном виде.
Очевидно, последним замечанием Масуд хотел разделить традиционные верования и воинствующие формы ислама, возникающие в разных точках глобуса. Пророк — да будет благословенно имя его — призывает последователей заботиться о бедных, продолжил разъяснения Масуд. Передвижная кухня — это один из способов выполнить этот наказ; этот способ и взял на вооружение он, скромный слуга Аллаха. Круглый год он ездит на набережную Виктории, хотя зимой потребность в его кухне возрастает многократно — из-за холода, который к бездомным особенно немилосерден.
Первым отреагировал на эти слова Нката.