Особенно,... 
100 
— Возможно, дон Антонио, — заявил Хуан достаточно громко, чтобы его услышали все присутствующие, — если бы вы не засиживались так подолгу за столами у ваших более богатых родственников, вы бы не были таким жирным!
Из толпы гостей раздались сдавленные смешки. Дон Антонио положил оставшийся кусок утки на тарелку и небрежно взмахнул толстой, покрытой жиром рукой.
— Возможно, дон Хуан, если бы вы не бегали так быстро от своих врагов, вы бы не были таким тощим.
Теперь многие гости ахнули.
Хуан выхватил меч и, пошатываясь, шагнул к насмешнику.
— Вы дорого заплатите за это оскорбление, сударь! Я вызвал бы вас на поединок, но, будучи человеком благородным, я не могу воспользоваться преимуществом над человеком, не способным даже на малейшее физическое усилие! — Дон Антонио встал и сделал шаг вперед; даже от этого минимального напряжения у него появилась одышка.
— Я вполне способен ответить на ваш вызов, сударь, да вот только вас нельзя назвать благородным человеком. Вы — самый обычный трус и ублюдок.
Глаза Хуана гневно сузились, его охватила та самая неконтролируемая ярость, которая однажды обрушилась на меня. Я ожидала, что он сейчас набросится на дона Антонио. Однако побелевший Хуан развернулся и, не сказав ни единого слова, вышел прочь из зала.
Орсини громко рассмеялся.
— Ну не трус ли, а? Видите? Он снова обратился в бегство!
Асканио Сфорца, который, как хозяин дома, хотел избежать неприятностей, подал знак музыкантам. Начались танцы. Я получила несколько приглашений, но все отвергла. Вскоре я шепотом сказала Джофре, что устала и хочу вернуться домой. Он отправился искать кардинала Сфорцу, чтобы мы могли с ним попрощаться.
Но тут у входа в зал раздался какой-то шум; к изумлению гостей, в зал вошел отряд папской стражи с самым грозным видом и мечами наголо.
— Мы ищем дона Антонио Орсини, — объявил командир стражников.
Кардинал Сфорца ринулся вперед.
— Пожалуйста, прошу вас, — обратился он к командиру. — Это частное жилище и частный спор между двумя гостями — совершенно незначительный спор, порожденный вином. Не стоит так серьезно на него реагировать.
— Я явился по приказу его святейшества, Папы Александра, — возразил командир. — Здесь поносили гонфалоньера и полководца Церкви и его святейшество. Подобное преступление непростительно.
Он повел своих солдат мимо потрясенного кардинала; на глазах у всех гостей они схватили несчастного дона Антонио.
— Это произвол! — кричал дон Антонио, пока его жена причитала и заламывала руки. — Произвол! Я не сделал ничего такого, за что сажают в тюрьму!
Но солдаты и не собирались вести его в тюрьму. Вместо этого они вытащили свою жертву за пределы усадьбы, к старой оливе, к которой двое их сослуживцев уже приладили длинную веревку. По обеим сторонам горели два больших факела. Ошеломленные гости двинулись следом за солдатами.
При виде приготовленной для него петли дон Антонио упал на колени и пронзительно закричал:
— Я извиняюсь! Пожалуйста, не надо! Скажите гонфалоньеру, что я прошу у него прощения, что я принесу любые извинения, какие он пожелает!
«Ну теперь, конечно, эта глупость прекратится», — подумала я. Но командир ничего не сказал, лишь молча кивнул своим солдатам. Стенающего и дрожащего дона Антонио повлекли навстречу его судьбе. Солдатам стоило немалого труда затащить его на скамейку под деревом.
Я до последнего мгновения не верила в то, что это и вправду произойдет; думаю, никто из гостей не верил. Я вцепилась в руку Джофре; с другой стороны от меня стоял Чезаре. Мы, оцепенев, смотрели на происходящее.
Петлю сделали посвободнее, чтобы она налезла на толстую шею дона Антонио; когда ее снова затянули, он принялся рыдать.
Внезапно командир подал сигнал, и из-под дона Антонио вышибли скамью.
Толпа ахнула, не веря своим глазам. Лишь Чезаре не издал ни звука.
Дон Антонио повис в прохладном ночном воздухе; его глаза вылезли из орбит и застыли. На миг воцарилась такая тишина, что слышно было, как поскрипывает ветка под качающимся тяжелым телом.
Я посмотрела по сторонам — сначала на Джофре; его мягкое лицо было искажено ужасом. А потом я взглянула на Чезаре.
Взгляд кардинала был внимателен и задумчив, свидетельствуя о работе этого честолюбивого ума. Чезаре смотрел на тело дона Антонио — и сквозь него, на лежащую за ним возможность.
Неделю спустя, в середине июня, когда минуло две недели со времени отъезда Лукреции в Сан-Систо, Ваноцца Каттаней устроила семейное празднество в честь своих сыновей. Мы с Джофре присутствовали на нем наряду с Чезаре и кичащимся своей славой Хуаном, а также кардиналом Монреальским.
100 
