Особенно,... 
124 
— Но он же ваш сын! — воскликнула я, более не пытаясь скрыть свой гнев.
Александр холодно взглянул на меня.
— В этом вопросе вас ввели в заблуждение, мадонна. Во мне взыграла вспыльчивость, и рассудок не успел вмешаться.
— Вы перед всеми признали обратное, — парировала я, — что делает вас одновременно и лжецом, и рогоносцем.
Тут Папа снова поднялся, разгневанный не менее меня, но прежде, чем он успел что-либо ответить, я развернулась и, намеренно не попросив разрешения удалиться, вылетела из кабинета, хлопнув на прощание дверью.
Потом мне стало казаться, что я значительно ухудшила наше с Альфонсо положение. К середине дня я настолько переволновалась из-за своего проступка, что послала за братом, но мне пришлось ждать несколько часов, пока он не вернулся с охоты.
Мы встретились, как всегда, словно заговорщики: во внутренней комнате покоев Альфонсо, заперев все двери. Мой брат слушал, устроившись в кресле, — он настолько утомился после дня скачки, что даже не снял плащ, — а я расхаживала взад-вперед. Я созналась в своей идиотской выходке и гложущем меня чувстве вины.
Альфонсо снисходительно покачал головой и вздохнул.
— Санча, пойми: твоя вспышка могла изрядно разозлить Александра, но в конце концов он понял, что ты просто защищала мужа. Никакого вреда от этой стычки не будет.
Пытаться доказать ему обратное не было никакого смысла: Альфонсо слишком привык видеть в людях хорошее. Сколько бы он ни прожил в Риме, ему не понять способности Борджа к вероломству.
Я испустила вздох. Но Альфонсо добавил:
— Ты не ухудшила наше положение. Его вряд ли есть куда ухудшать.
И он наконец-то рассказал мне о том, что скрывал от меня уже несколько дней: действия Александра окончательно разгневали представителей испанского короля Фердинанда. Сегодня поутру они отплыли в Испанию, намереваясь встретиться с Фердинандом лично. Их отъезд был рассчитан на то, чтобы нанести преднамеренное оскорбление Александру, и перед тем, как отбыть, они сообщили его святейшеству, что, по их убеждению, папская армия получала военное снаряжение из Франции, и провозили его контрабандой, в бочках с вином.
Альфонсо рассказывал об этом с подавленным видом, порожденным отнюдь не одним лишь физическим изнеможением. Подперев голову рукой, он устало произнес:
— Папа настолько взбесил испанцев своей непрестанной лестью в адрес короля Людовика, что послы в открытую оскорбили и самого Александра. На самом деле Гарсиласо де Вега хватило мужества заявить прямо в лицо его святейшеству: «Я надеюсь, что вскоре вы будете вынуждены отправиться следом за мной в Испанию — как беглец, на каком-нибудь баркасе, а не на таком прекрасном корабле, как мой».
У меня вырвался радостный возглас, когда я представила, как де Вега поставил Александра на место; но в то же время я знала, что подобная прямота не могла остаться неотомщенной.
— И что же сказал Папа?
— Он взбеленился, — сказал Альфонсо. — Он сказал, что дон де Вега оскорбил его, обвинив в соглашении с Францией. Он сказал, что его верность Испании неизменна.
Я промолчала, внимательно глядя на брата. Я боялась, что Лукреция по-прежнему имеет на него настолько сильное влияние, что он может счесть отъезд испанских послов излишне резким поступком; но этого не произошло. Лицо Альфонсо оставалось мрачным и обеспокоенным.
Помолчав некоторое время, Альфонсо заговорил снова, тоном человека, потерявшего всякую надежду.
— Я постоянно общаюсь с Асканио Сфорцей, — сказал он. — Он заметил, что Лукреция может любить меня, но ее мнение ничего не значит для Папы в подобных вопросах. Она изо всех сил возражала против развода с Джованни Сфорцей, но все ее возражения ни к чему не привели.
Мне хватило снисходительности не указывать, что я говорила то же самое еще несколько недель назад, но тогда он не пожелал меня слушать. Вместо этого я сказала:
— Александр прислушивается к одному-единственному человеку, и этот человек — Чезаре. Он — главная опасность, угрожающая нам.
Альфонсо некоторое время мрачно размышлял над этим, потом продолжил:
— Сфорца подумывает об отъезде из Рима. Он подозревает, что через некоторое время сторонникам Арагонского дома станет небезопасно находиться здесь.
Я окаменела. Я понимала, что политические заигрывания Чезаре с Францией ставят нас с братом в скверное положение. Но прямая физическая угроза — тот факт, что Борджа могут попытаться убить Альфонсо, — до сих пор не казалась мне реальной. Теперь же я взглянула на брата и осознала, что натворил Чезаре: над Арагонским домом нависла страшная угроза.
124 
