25 
У алтаря отец закончил произносить свою клятву. Кардинал протянул ему пергаментный свиток, тем самым возводя его в королевский сан, и произнес:
— Силою апостольской власти.
Потом Джофре Борджа, маленький и серьезный, ставший посредством брака принцем королевства, выступил вперед, держа в руках корону. Кардинал взял у него корону и возложил на голову отца. Корона была тяжелая и немного соскользнула. Прелат придерживал ее одной рукой, пока они с архиепископом застегивали ремешок под подбородком отца, чтобы закрепить корону.
Затем новому королю передали королевские регалии: меч, скипетр и державу. Потом, в соответствии с требованиями церемонии, все папские прелаты должны были встать полукругом у отца за спиной, но тут его братья, сыновья и бароны во внезапном порыве ринулись к нему, демонстрируя свою поддержку.
Смеясь, отец уселся на трон под ликующие вопли собравшихся.
— Viva Re Alfonso! Да здравствует король Альфонсо!
Невзирая на весь гнев и негодование, которые я испытывала к нему из-за того, что он превратил меня в свое орудие, я посмотрела на него, увенчанного короной, величественного, и, к великому моему удивлению, меня захлестнула волна гордости и верноподданнических чувств. И я срывающимся голосом закричала вместе с остальными:
— Viva Re Alfonso!
Следующие три дня я занималась примеркой роскошного свадебного платья. Корсаж был сшит из золотой парчи, преподнесенной моим супругом, само платье — из черного бархата с атласными лентами, а нижнее платье — из золотого шелка. Корсаж и платье были усыпаны жемчугами Джофре, и еще больше его жемчугов и алмазов были аккуратно вставлены в сеточку для волос, сплетенную из тончайших золотых нитей. Рукава, привязывавшиеся к платью, тоже были из черного бархата и атласа, и их сделали такими пышными, что я свободно могла бы посадить в рукав собственного мужа. Мне бы полагалось гордиться своим платьем, проявлять к нему живейший интерес и восхищаться тем, как оно подчеркивает мою красоту. Но все было не так. Я смотрела на платье, как узник — на свои цепи.
В день моей свадьбы заря выдалась красной, а солнце было скрыто за облаками. Я стояла на своем балконе в Кастель Нуово, после ночи, в которую мне так и не удалось заснуть; я знала, что мне предстоит лишиться дома и всего, что я знаю, и жить в чужом городе. Я дышала полной грудью и наслаждалась прохладным морским воздухом. Будет ли в Сквиллаче он пахнуть так же приятно? Я смотрела на серо-зеленый залив и возвышающийся за ним Везувий и понимала, что воспоминания об этом моменте не смогут поддержать меня. Моя жизнь вращалась вокруг моего брата, а его жизнь — вокруг меня. Я разговаривала с ним каждое утро, каждый вечер ужинала с ним, встречалась с ним на протяжении дня. Он знал меня лучше, чем родная мать, и любил сильнее. Джофре казался неплохим мальчиком, но он был чужим. Как я смогу бодро смотреть в лицо жизни, если со мной не будет Альфонсо?
И лишь одно беспокоило меня сильнее: я понимала, что мой младший брат точно так же будет страдать от одиночества, а может, и сильнее, поскольку донна Эсмеральда говорит, что он более впечатлителен, чем я. И это было труднее всего вынести.
В конце концов я вернулась внутрь, к своим фрейлинам, чтобы подготовиться к свадебной церемонии, которая должна была состояться в полдень.
Время шло, а небо становилось все более темным и хмурым, прекрасно отражая состояние моего духа. Но ради Альфонсо я скрывала свою печаль и оставалась любезной и хладнокровной.
В новом платье я смотрелась великолепно. Когда я вошла в Королевскую часовню, по рядам присутствующих прокатился восторженный гул, окрашенный благоговейным трепетом. Но это восхищение не доставило мне ни малейшего удовольствия. Я была слишком занята тем, что избегала взгляда брата, и позволила себе лишь краем глаза взглянуть на него, когда проходила мимо. Альфонсо выглядел царственным и взрослым в своем темно-синем камзоле, с висящим на поясе мечом с золотой рукоятью. Лицо его было напряженным и сдержанным, без малейшего следа того сияния, которое он унаследовал от нашей матери. Он старательно смотрел вперед, в сторону алтаря.
Про само венчание я могу сказать лишь, что тянулось оно бесконечно и что бедный Джофре вел себя со всем достоинством, какое только смог в себе отыскать. Но когда ему подошел момент передать мне поцелуй епископа, Джофре пришлось встать на цыпочки, и губы его дрожали.
Потом последовала служба, а за ней — званый обед, растянувшийся на несколько часов, с изобилием вина и тостов в честь молодоженов. Когда спустились сумерки, Джофре удалился в соседний, приготовленный для нас дворец. Закат полностью спрятался за огромными, темными тучами, собравшимися над заливом.
25 
